* * *
Прижмись ко мне. Давай махнем
в дорогу, по которой выйдем
в еще не выстроенный дом,
туда, где наши дети - нити
неоспоримого родства
меж нами, коренные вещи -
кровать и книги, стол и два
скрипучих стула. Пусть воскреснет
все то, что обещало жить,
любить, творить и растворяться
в грядущем, где иссякнет нить
клубка, где нам еще семнадцать,
где нас еще ведут, ведут
дороги, лучшие на свете,
и, нерожденные, идут
по тем дорогам наши дети.
***
Как просто убывает человек
из всех календарей, из дней, из звуков.
Но, боже мой, какая это мука,
когда к тебе, не поднимая век,
он возвращается, уже чужой, усталый,
заброшенный неведомо куда -
в какие дни, какие города -
и говорит тебе, как жаль, что мало
отпущено вам было на двоих
безумия, безудержности, ласки,
стоит перед тобой, но все напрасно -
ведь не обнять его. Печально тих
твой зыбкий сон, в котором так беспечно
играет кто-то и тобой, и им.
Но, боже мой, как трудно вам двоим
опять друг друга отпустить навечно.
СОН
Уснешь однажды осенью, в тоску,
скулящую полуприкрытой дверью.
И вдруг по одному - а ты не верил! -
придут, кому заказано, к виску
прижмутся лбом и, разойдясь по дому,
нарушат твой порядок бытия,
все сдвинут с мест и в ворохе тряпья
отыщут что-то важное – знакомо
тебе, конечно - старенький альбом,
где вы еще все вместе, где смеется
фотограф ваш. Нечеткий кадр. И солнце
засвечивает лица, рукавом
как будто сбросив прошлое. И ты
еще стоишь, но в их толпе счастливой
зачем-то обернулся, молчаливо
пытаясь ускользнуть из пустоты,
того еще не ведая. И мир,
которому не суждено продлиться,
нарушив сон. И смазанные лица
плывут перед тобой - гурьба транжир,
растративших все смыслы. Где она,
страна, в которую они умчались,
и там теперь - без боли, без печали
и без тебя живут еще? С ума
сошел ли ты, не веривший тому,
что так оно и будет? Ночь, дождливо.
И непонятно, живы ли, не живы,
идущие в твой сон по одному.
Прижмись ко мне. Давай махнем
в дорогу, по которой выйдем
в еще не выстроенный дом,
туда, где наши дети - нити
неоспоримого родства
меж нами, коренные вещи -
кровать и книги, стол и два
скрипучих стула. Пусть воскреснет
все то, что обещало жить,
любить, творить и растворяться
в грядущем, где иссякнет нить
клубка, где нам еще семнадцать,
где нас еще ведут, ведут
дороги, лучшие на свете,
и, нерожденные, идут
по тем дорогам наши дети.
***
Как просто убывает человек
из всех календарей, из дней, из звуков.
Но, боже мой, какая это мука,
когда к тебе, не поднимая век,
он возвращается, уже чужой, усталый,
заброшенный неведомо куда -
в какие дни, какие города -
и говорит тебе, как жаль, что мало
отпущено вам было на двоих
безумия, безудержности, ласки,
стоит перед тобой, но все напрасно -
ведь не обнять его. Печально тих
твой зыбкий сон, в котором так беспечно
играет кто-то и тобой, и им.
Но, боже мой, как трудно вам двоим
опять друг друга отпустить навечно.
СОН
Уснешь однажды осенью, в тоску,
скулящую полуприкрытой дверью.
И вдруг по одному - а ты не верил! -
придут, кому заказано, к виску
прижмутся лбом и, разойдясь по дому,
нарушат твой порядок бытия,
все сдвинут с мест и в ворохе тряпья
отыщут что-то важное – знакомо
тебе, конечно - старенький альбом,
где вы еще все вместе, где смеется
фотограф ваш. Нечеткий кадр. И солнце
засвечивает лица, рукавом
как будто сбросив прошлое. И ты
еще стоишь, но в их толпе счастливой
зачем-то обернулся, молчаливо
пытаясь ускользнуть из пустоты,
того еще не ведая. И мир,
которому не суждено продлиться,
нарушив сон. И смазанные лица
плывут перед тобой - гурьба транжир,
растративших все смыслы. Где она,
страна, в которую они умчались,
и там теперь - без боли, без печали
и без тебя живут еще? С ума
сошел ли ты, не веривший тому,
что так оно и будет? Ночь, дождливо.
И непонятно, живы ли, не живы,
идущие в твой сон по одному.