№3. 8 марта 2024

Мария Косовская. Рассказ "Нечаянная любовь".

Нечаянная любовь

— Какого размера у тебя обувь? — спрашиваю я, разглядывая его большие желтые ботинки «Тимберленд».

— Сорок пятого, — отвечает он.

— Наверное, это самый большой размер?

— Нет, бывает больше! У баскетболистов. Сорок седьмой, пятидесятый.

— Ого! Им, наверное, ласты не нужны, — шучу я и чувствую нелепость этой шутки.

Он вежливо улыбается. Я смотрю на его насмешливые сухие губы и думаю, что он очень нравится мне. Возможно, я даже влюблена. А он зачем-то гладит меня по волосам, целует в макушку, и я боюсь поднять на него глаза. Я внутренне замираю, даже перестаю дышать.

Мы спускаемся в метро. Я стою на эскалаторе на три ступени выше и смотрю, как медленно приближаемся мы ко дну.

Эскалатор неожиданно заканчивается. Спотыкаюсь. Он поддерживает меня и продолжает:

— Когда у людей до фига денег, у них всегда есть представление о том, как должно быть. Что-то действительно творческое можно сделать только для бедных: почта, там, больница, телеграф. Рекламные агентства в Европе, кстати, так и поступают. Нам тоже надо что-то подобное…

Мы подходим к платформе одновременно с поездом. Он несется на нас, раздувая подол моего платья. Шарф взвивается испуганной птицей и задевает его лицо. Я смотрю на него и захожу за линию на платформе. Он заботливо отодвигает меня. Двери открываются. Мы заходим в полупустой вагон, садимся. Плечом и коленом я чувствую его. В местах соприкосновения становится жарко. Реальность трепещет и вздрагивает, маревом дрожит пол. Моргают три раза и гаснут фонари в вагоне. Все, кроме одного.

— Странно, — говорит он.

— Да, — говорю я. — Очень странно.

И он обнимает меня, пересаживает на свои колени, лицом к себе.

— Что ты делаешь? – спрашиваю я.

— Я выхожу! — говорит он.

Мы сидим рядом. В вагоне все как всегда, желтый свет, хмурые люди.

— Это моя станция, — он машет ладонью перед моим лицом. — Э-эй! Я пошел! Тебе дальше?

— Нет! Нет! Тоже выходить!

На станции толчется народ. Нас раздраженно расталкивают.

— Мне в ту сторону, — говорит он.

— А мне — в эту, — отвечаю я.

— Жаль, что в разные. Было приятно поговорить.

— Пока.

— До встречи.

Ему приходится склониться, чтобы поцеловать меня, скользнуть губами по щеке. Я жду. Он виновато улыбается и уходит.

Медленно иду по центру огромного каменного зала. Вокруг снуют люди, но кажется — я одна. Только хор ангелов струиться с каменного небосвода. Десятка два херувимчиков порхают и поют а капелла: «Любовь! Любовь! Любовь!»

— Неужели, правда? — думаю я. — Влюбилась!

Я улыбаюсь и кланяюсь сонму святых существ.

— Спасибо! Спасибо! — говорю я. — Каждый раз удивляюсь, как вы это делаете?

Маленькие существа хихикают, зажимая ладошками пухлые губы. Они рады. Я спрашиваю:

— Ну а что скажет Бог?

Все смолкает...

Седовласый старец проявляется на вершине мозаичных гор, выложенных на арке перехода. Брови нахмурены, сердито лицо.

— Окстись!

Он показывает мне наше возможное будущее…

…Я иду по каменному коридору, который ведет меня с одной ветки на другую. Я ухожу после свидания, на котором я плакала и просила никогда больше не встречаться. Он обещал и виновато улыбался, наверняка зная, что я позвоню сама.

Наш секс в дешевой гостинице с почасовой оплатой был гадкий и скомканный, с оглядкой на часы. Теперь я обнюхиваю свой шарф и ворот рубашки, в поисках запахов, и вспоминаю растроганное лицо и надломленные брови его жены. Она поет: «А напоследок я скажу...» — поднимает руки, потом прижимает их к груди. По щекам ее текут слезы. Их сын нетерпеливо дергает ее за подол и канючит: «Мам, ну пойдем!»

«Как похож на нее их сын, — думаю я. — И как она на него похожа. Все трое будто сделаны по одному лекалу: круглые, удивленные глаза, сухие губы, широкие скулы и монгольская открытость лиц. Они могли бы быть родственниками, братом и сестрой. Тогда не было бы никаких препятствий. Кроме моих мужа и дочери, так похожих на меня выражением лиц и глаз.

16/02/11
Made on
Tilda