Роза
В бабушкином доме росли розы. Так как бабушку мне упоминать легче, чем маму, я буду говорить «бабушкин дом». Пусть я не помню бабушку. Пусть все эти социальные педагоги и прочие женщины с неизвестными мне должностями и фамилиями, обретающиеся сорок часов в неделю в душных кабинетах, – куда, говорила тётя, мне надо было ходить, чтобы неким абстрактным образом помогли (Кому помогли? Чем помогли? Не знаю до сих пор!), – или встречаемые мной на тесных улицах моего родного города, или прочие сердобольные, – твердили одно и то же, излагаемое по-разному, но сводящееся к: «Ведь она же твоя мама! Плохо не любить маму! Ты неправильная! Ты злая! Ты бандитка! За тобой нужен глаз да глаз!» Отдавали ли они себе отчёт в том, что калечат, что уничтожают меня, обвиняя в том, что причиняли мне, меня же саму, никак не помогая фактически, не отстаивая мои интересы? Понимали ли они, что травили меня, когда я была ребёнком, будучи притом взрослыми? Мне неважно. Я выжила без жилья и денег, без специальности, по которой могла бы работать за деньги, без социальной поддержки. Я сбежала. Я хотела жить. Дом, в котором моя мама каждый день совершала надо мной насилие, чувствуя безнаказанность, принадлежал моей бабушке. Бабушка очень ждала меня. Бабушкин дом.
Розы. Она любила эти розы. Когда розы умирали, она шла на рынок за новыми.
Больше других любила алые. Так любила, что купила фотоаппарат, чтобы запечатлеть.
На самом деле, купила раньше, и точно помнит количество моих детских фотографий, которых я никогда не увижу, как и конспектов, как и детских черновиков, как и многого другого. Если я кому-то скажу, что моё детство прошло не в интернате – мне не поверят. У меня нет документальных подтверждений моего пребывания на земле, кроме паспорта и свидетельств о рождении и установления отцовства, диплома, аттестата, свидетельства об окончании музыкальной школы, каких-то, но далеко не всех, грамот.
Так или иначе, однажды роза оказалась сфотографированной. Большой красный цветок с каплями росы на фоне белой кирпичной стены. После проявки на фотографию невозможно было налюбоваться, мне даже казалось, что когда я смотрю на неё, чувствую аромат розы, и я…
…глупая, я думала, мне в бабушкином доме что-то принадлежит. Фотографию проявили несколько раз, поэтому самодельная открытка с розой не была единственной. Я спросила, можно ли вложить её в тетрадь по русскому языку и сдать её на проверку учителю. Получив положительный ответ, очень обрадовалась, ведь мне очень хотелось её подарить, а смелости не хватало, значит, можно просто вложить в тетрадь…
Когда мне будет двадцать девять, я буду рыдать постфактум. Испытывать сильнейшие разрушительные чувства, достаточно повзрослев для этой пощёчины. Зная, что человек взрослеет совсем для другого. Зная, что это было признанием в любви. И в том, что мне ничего не принадлежит. Единственным способом заговорить.
Через какое-то время дома был скандал, потому что фотография не возвращалась, хотя уговора о возвращении не было. Я ждала урока русского языка и очень надеялась, что увижу её вложенной в обложку. Это могло спасти меня от смерти. Я ведь тогда верила, что буду убита, слыша обещания убить в ругани, обращённой ко мне. Дети верят всегда, особенно родителям.
Одноклассница раздавала тетради, я получила свою, и, открыв её, не нашла фотографию ни в обложке, ни между страниц. Ужас. Когда ужас смертельный, автоматически повторяешь услышанную фразу, с которой он начался. «Где фотка?!!» Дети советовали мне лучше поискать, испугавшись моих интонаций. Нашлась. Как-то нашлась отдельно от тетради. Я была слишком напугана, чтобы запомнить, как именно, но точно отдельно. Учитель русского языка и литературы была в классе в этот момент, и за свои интонации, и за вопрос мне стыдно до сих пор. А ещё…
…когда мне было двадцать два года, я ехала на электричке за город. Судя по тёплым курткам пассажиров из этого воспоминания, зимой. У меня был проездной, а это значило, что в этом направлении я ездила каждый день. Видимо, я там жила, раз купила проездной. Значит, ехала в Домодедово. В вагон зашли контролёры, начали проверку билетов. И у соседа, сидящего впереди, не оказалось билета. Я незаметно уронила свою «Тройку» на пол, подтолкнула её ногой так, чтобы было похоже, что она выпала из его кармана, а затем, изобразив удивление, сказала «Мужчина. Мужчина! Слева от Вас под сиденьем лежит «Тройка»! Вы, наверное, обронили?»» Не дождавшись ответа, я подобрала свою «Тройку» с пола и протянула сразу контролёру, потому что он стоял ко мне лицом, а мужчина сидел спиной. В эту ночь в последней электричке до Домодедово поймали на одного «зайца» меньше, а мне спалось спокойнее, потому что я чувствовала, что в мире стало на одного «зайца» больше доброты.
Никто не заслуживает быть высаженным из электрички зимой.
Розы. Она любила эти розы. Когда розы умирали, она шла на рынок за новыми.
Больше других любила алые. Так любила, что купила фотоаппарат, чтобы запечатлеть.
На самом деле, купила раньше, и точно помнит количество моих детских фотографий, которых я никогда не увижу, как и конспектов, как и детских черновиков, как и многого другого. Если я кому-то скажу, что моё детство прошло не в интернате – мне не поверят. У меня нет документальных подтверждений моего пребывания на земле, кроме паспорта и свидетельств о рождении и установления отцовства, диплома, аттестата, свидетельства об окончании музыкальной школы, каких-то, но далеко не всех, грамот.
Так или иначе, однажды роза оказалась сфотографированной. Большой красный цветок с каплями росы на фоне белой кирпичной стены. После проявки на фотографию невозможно было налюбоваться, мне даже казалось, что когда я смотрю на неё, чувствую аромат розы, и я…
…глупая, я думала, мне в бабушкином доме что-то принадлежит. Фотографию проявили несколько раз, поэтому самодельная открытка с розой не была единственной. Я спросила, можно ли вложить её в тетрадь по русскому языку и сдать её на проверку учителю. Получив положительный ответ, очень обрадовалась, ведь мне очень хотелось её подарить, а смелости не хватало, значит, можно просто вложить в тетрадь…
Когда мне будет двадцать девять, я буду рыдать постфактум. Испытывать сильнейшие разрушительные чувства, достаточно повзрослев для этой пощёчины. Зная, что человек взрослеет совсем для другого. Зная, что это было признанием в любви. И в том, что мне ничего не принадлежит. Единственным способом заговорить.
Через какое-то время дома был скандал, потому что фотография не возвращалась, хотя уговора о возвращении не было. Я ждала урока русского языка и очень надеялась, что увижу её вложенной в обложку. Это могло спасти меня от смерти. Я ведь тогда верила, что буду убита, слыша обещания убить в ругани, обращённой ко мне. Дети верят всегда, особенно родителям.
Одноклассница раздавала тетради, я получила свою, и, открыв её, не нашла фотографию ни в обложке, ни между страниц. Ужас. Когда ужас смертельный, автоматически повторяешь услышанную фразу, с которой он начался. «Где фотка?!!» Дети советовали мне лучше поискать, испугавшись моих интонаций. Нашлась. Как-то нашлась отдельно от тетради. Я была слишком напугана, чтобы запомнить, как именно, но точно отдельно. Учитель русского языка и литературы была в классе в этот момент, и за свои интонации, и за вопрос мне стыдно до сих пор. А ещё…
…когда мне было двадцать два года, я ехала на электричке за город. Судя по тёплым курткам пассажиров из этого воспоминания, зимой. У меня был проездной, а это значило, что в этом направлении я ездила каждый день. Видимо, я там жила, раз купила проездной. Значит, ехала в Домодедово. В вагон зашли контролёры, начали проверку билетов. И у соседа, сидящего впереди, не оказалось билета. Я незаметно уронила свою «Тройку» на пол, подтолкнула её ногой так, чтобы было похоже, что она выпала из его кармана, а затем, изобразив удивление, сказала «Мужчина. Мужчина! Слева от Вас под сиденьем лежит «Тройка»! Вы, наверное, обронили?»» Не дождавшись ответа, я подобрала свою «Тройку» с пола и протянула сразу контролёру, потому что он стоял ко мне лицом, а мужчина сидел спиной. В эту ночь в последней электричке до Домодедово поймали на одного «зайца» меньше, а мне спалось спокойнее, потому что я чувствовала, что в мире стало на одного «зайца» больше доброты.
Никто не заслуживает быть высаженным из электрички зимой.
