Можно ли представить мою жизнь, жизнь моих близких друзей без поэзии Андрея Вознесенского? Нет. Невозможно.
Мы начинали читать его стихи на рубеже 70-80-х, когда они обильно издавались, слава оттепельного автора в эту пору повторно приближалась к зениту. Публикация в «Новом мире» в 1980 году его нетипичных воспоминаний о Борисе Пастернаке связала времена, оптически приблизив великих русских поэтов к тогдашней молодежи. Это стало общим переживанием: в своем кругу мы говорили о мемуарном очерке много и энергично. Вот эти, почти бытовые, строки запомнились: «С этого дня жизнь моя решилась, обрела волшебный смысл и предназначение: его новые стихи, телефонные разговоры, воскресные беседы у него с двух до четырех, прогулки — годы счастья и ребячьей влюбленности».
Позднее окруженный двухполюсной аурой восхищения и поношения, Вознесенский абсолютно заслуженно занимал свое место на вершине русской советской поэзии. Он сразу там оказался, четырнадцатилетним отправив письмо Пастернаку, словно радаром уловив духовное братство еще с парой предшественников - Лермонтовым и Блоком.
В период оттепели, стадионных аншлагов Вознесенский дружил с семейством Кеннеди, Марка Шагала; Боб Дилан гостил в доме поэта. Их подкупал оксфордский акцент его английского, широкие жесты рук во время чтения стихов, человеческая открытость новому. Шестерка американских поэтов, включая Одэна, переводила его стихи. Между тем гений был нашим, живым современником, песни на его стихи во всех телевизорах страны распевала Пугачева, а породистый, клетчатый (карденовский) пиджак узнавался сразу в очереди за кофе в цветном буфете ЦДЛ.
«Шумная слава, все ее ругают, она якобы ужасно вредит, но по крайней мере в одном смысле она хорошо влияет на судьбу: когда на тебя устремлено много глаз, у тебя сильный стимул вести себя по-человечески», - спокойно констатировал в одном из интервью Андрей Андреевич. Он хладнокровно отвечал истерившему Хрущеву, достойно пережил годы непечатания, избежал позорных заявлений и поступков. Не украл. Не убил. Может, невидимый, витающий рядом дух его прапрадеда, архимандрита из Владимирской области Андрея Полисадова сберегал нам память о крупном русском поэте ХХ века без малодушных житейских черновиков?
Быть по-человечески опрятным – не мужество. Норма.
«За поэзией останется последнее слово». Хорошо бы.
ВИКТОР КОНЕЦКИЙ
Сейчас в местах заключения все больше читают Булгакова, а много лет назад – Конецкого. Его повествование о морских походах всегда полны страстей, опасностей, свободы, волнующих описаний «средней силы пассата, поддувающего в левую корму», преодоления неизвестных для материкового жителя нештатных ситуаций. Исходил Мировой океан от Арктики до Антарктики, четырнадцать раз прошел Северным морским путем, портовую жизнь знал в подробностях. И всегда он писал от первого лица, стерлась даже буквица «я» на его пишущей машинке. Тем более, в рассказе о спасательной операции 1957 года, когда ему, капитану Виктору Конецкому, полтора часа пришлось провести в двухградусной воде - и ничего, не заболел и не поседел. Зато в шторм спас севший на камни траулер и людей, пославших сигнал SOS. «Судно уходило в мокрую могилу; мы карабкались по уступам надстройки. <…> И крик внутри: «О, так это и бывает? Нет! Только не со мной! Я еще буду рассказывать обо всем этом! Еще буду вспоминать все это! Нет, я-то не поскользнусь, нет! Кто угодно поскользнется и сорвется, но не я! На мне резиновые бахилы с нарезной подошвой!»
Из «Острова Кокос»: «И я прыгнул за борт вельбота в рубашке, штанах, сандалетах и коричневой французской кепке, под которую я сунул курево и спички. И поплыл на остров Кокос.
— Вы плаваете, как летучая мышь, — заорал он мне вслед.
Ну что ж, я оставил за ним последнее слово. Мне хотелось быть одному. Одному на Земле».
Конечно, бывали у моряков минуты и повеселее, и тогда Конецкий с изрядной долей самоиронии писал о жаре и полуденной скуке матросов на корабле. С такой же доброй иронией отнесся к мнению академика Дмитрия Лихачева, мол, от советской прозы ХХ века в веке XXI останутся Фазиль Искандер и Виктор Конецкий.
Его увлекали только правда жизни, то, что принадлежало ему и испробовано им, жизнь на сопротивление, в прямом смысле героические характеры, возможности человека решить проблему молниеносно, без раздумий, помочь, научить, дать нужный результат. Если бы ему сказали: срочно привести корабль в такой-то пункт назначения, на берегу возглавить танковую колонну, прибыть в такую-то точку, взять оружие, вступить в бой, то Конецкий, как настоящий военный разведчик, который умеет все, а в его случае русский морской офицер, это бы сделал без компаса, карт и школы молодого бойца. Он тоже умел и уважал все мужское – водить, спасать, добывать. Любил море и знал берега.
Из сегодняшнего дня кто-то может ошибочно принять его мега-природу за неявный призыв к избыточной активности. А писатель ведал о крыльях, которые расправляются сами, когда люди настраиваются на более разнообразный поток чувств и мыслей, расширение горизонтов, постановку личных сверхзадач, глубинную осмысленность жизни вокруг. Другому не стоило подчинять свое земное время.
Увы, всю несбывшуюся пассионарность Конецкий топил в алкоголе.
Что его беспокоило? В 90-ые годы он полагал: «Произошла смена общественных формаций, и только. Когда ломается мир, жить трудно. И трудно сохранить честь. Я не могу понять, когда русские капитаны не идут на сигнал SOS, который подает гибнущее судно. Дескать, на хрена мне это нужно. Это позорно для чести русского моряка».
А написать хотел о потрясающей истории, документы которой получил незадолго до смерти. Даже придумал название «Столкновение в проливе Актив Пасс» с подзаголовком «Только для судоводителей».
- Недавно умер замечательный капитан Н. Г. Хаустов. Я плавал когда-то у него старпомом. Человек удивительной судьбы. В 1970 году попал в страшную аварию. Его теплоход «Сергей Есенин» столкнулся с канадским паромом «Королева Виктория» — три трупа, гигантские суммы издержек, суд в Ванкувере — суд пристрастный, вокруг оголтелая ненависть к нашему флагу: недавно полыхнула Прага. И вот он этот суд выиграл. Начисто!
Не успел написать. 6 июня 2024 года Виктору Конецкому исполнилось бы 95 лет.
ЕВГЕНИЯ ГИНЗБУРГ
20 декабря 2024 года исполнится 120 лет со дня рождения Евгении Гинзбург, автора знаменитого "Крутого маршрута". Всегда восхищало нежнейшее к ней отношение сына, писателя Василия Аксенова. Шестнадцатилетний сын увидел в Магадане мать, возглавлявшей до ареста, в 30-ые, отдел культуры в газете "Красная Татария", в кругу второй семьи с приемной дочерью и мужем, доктором Вальтером. Правда, и отец Павел Васильевич Аксенов после сталинских лагерей обрел нового спутника жизни. Но его пронзило не четырехметровая комната, в которой все как-то помещались, а приходящие гости - бывшие лагерники, которые читали русскую поэзию по памяти, много и с воодушевлением. Свой круг! Окружение! Состоящее в промерзлом, мало живом месте, из людей с хорошим образованием, не забывших цену милосердию и уважению. В 1959 году он в вечном беспокойстве за мать пишет: "Дорогая мамочка! Очень долго не писал — поверишь ли, совершенно нет времени. Очень много работаю и на службе и дома. Получила ли ты лекарство? Я послал его сразу же после получения твоего письма <…>. Когда ты собираешься ехать к Мандельштаму [по всей видимости, врачу — прим. ред.]? Поедешь прямым или через Москву? На обратном пути, конечно, будешь в Москве. Ответил ли тебе Злобин относительно повести? Как реагировали из Казани?"
Аксенова поражало, что после возвращения из ссылки его мать сохранила черты терпимости к человеческим слабостям, любовь и интерес к близким, единомышленникам, мгновенно обрастала Васиными друзьями, как своими. В 1975-м, за год до смерти Евгении, сын привез ее в Париж, мир высокого искусства, который до этого жил только в ее воображении, шире - памяти, она же мысленно в камере занималась переводами зарубежной литературы.
В литературной среде она еще запомнилась жестким ответом на вопрос после возвращения из Франции: - Ну как, Женя? - Прекрасно, меня все рады были видеть! - Ну..., это фальшивая радость. - По мне лучше фальшивая радость, чем искренняя злость.