Последний год прошёл в размышлениях об Александре Пушкине и его творчестве. Год в ожидании дня рождения поэта: марафон «Пушкин — наш товарищ», поездка в усадьбу Захарово, изучение кавказского периода:
Во дни печальные разлуки Мои задумчивые звуки Напоминали мне Кавказ…
Каждый день, поднимаясь из метро, на площади я вижу памятник Александру Пушкину. У Марины Цветаевой, в детстве бегавшей с няней и с сестрой наперегонки от Трёхпрудного переулка к Памятник-Пушкину, есть прекрасное эссе о её детстве и Пушкине. И мне тепла и нежна эта странная детская любовь, с её страстностью, с желанием присвоить как собственность. У каждого свой Пушкин, потому что это целый мир. Недавно мне попалось старое фото. Памятник Пушкину ещё стоит на прежнем месте, на краю Тверского бульвара, поэт ещё делает поклон в сторону надвратной колокольни Страстного монастыря, вот только на колокольне уже висит огромная афиша фильма «Цирк», чуть позади громоздятся «Известия». А между газетой и цирком — Пушкин. Через несколько месяцев монастырь снесут. Пушкин какое-то время будет смотреть в пустоту, затем его переставят. Есть в этом фото что-то символичное, глубокое. Газета, поэт, цирк на месте монастыря. Эпоха уходит, другая приходит. Вечная борьба духовности и пошлости, правды и вранья, искренности и фальши.
Я рано скорбь узнал, постигнут был гоненьем; Я жертва клеветы и мстительных невежд;
В прекрасной, читаемой как увлекательный роман, книге Юрия Михайловича Лотмана «Александр Сергеевич Пушкин: Биография писателя» Пушкин предстаёт как человек, жаждущий полноты жизни. Ему тесно в узких, колючих рамках светского общества, тошно в сплетнях, интригах, пасквилях, запретах, формальностях. Как жаждет он покоя и воли, свободы и счастья.
Придет ли час моей свободы? Пора, пора! — взываю к ней;
От главы к главе нарастает отчаяние. Затягивается петля светской жизни, литературные издания срываются, денег нет, кругом злопыхатели и завистники. В Пушкине удивительным образом соединяются противоположности: любовь к умным разговорам, блеску и шуму, амбициозные планы по изданию книг и журналов, всё то, что возможно только при дворе, который поэт терпеть не может, и стремление удалиться в деревню, в тишину, в покой. Пушкин ото всего умел брать самое лучшее, самое нужное ему, самое полнокровное. Человек, полный страстей, мыслей, жизни во всех её проявлениях. Да, конечно, со своими грешками, комплексами, не получивший чего-то важного в детстве, слишком заботящийся о чести, слишком резкий, слишком вспыльчивый, проживающий каждое чувство полностью, до конца. В расцвете короткой жизни он пишет роман «Евгений Онегин». А ведь это не только роман о несложившейся любви и энциклопедия русской жизни. Это ещё и психологический роман. Роман с открытым финалом. Что было-то дальше? Могли ли Онегин и Татьяна быть вместе. Или другому отдана — и всё? Цветаева писала, что между ними никогда не было любви: «Моя первая любовная сцена была нелюбовная: он не любил (это я поняла), потому и не сел, любила она, потому и встала, они ни минуты не были вместе, ничего вместе не делали, делали совершенно обратное: он говорил, она молчала, он не любил, она любила, он ушел, она осталась, так что если поднять занавес – она одна стоит, а может быть, опять сидит, потому что стояла она только потому, что он стоял, а потом рухнула и так будет сидеть вечно. Татьяна на той скамейке сидит вечно». А Набоков наоборот: «я нахожу нужным заявить, что ее ответ Онегину отнюдь не содержит тех примет торжественного последнего слова, которые в нем стараются обнаружить толкователи. Заметьте, какая интонация преобладает в XLVII, как вздымается грудь, как сбивчива речь, сколько здесь переносов — тревожных, пронзительных, трепещущих, чарующих, почти страстных, почти обещающих (строки 1–2, 2–3, 3–4, 5–6, 6–7, 8–9, 10–11): настоящий пир переносов, увенчиваемый признанием в любви, от которого должно было радостно забиться сердце искушенного Евгения». У каждого своя любовь Евгения Онегина и Татьяны. Онегин к началу романа уже разочаровался в жизни. В юности он не получил наставлений о том, как жить, не получил направления для развития души; предоставленный самому себе, он был брошен в омут светской жизни, быстро освоил правила, добился успеха. И неминуемо охладел ко всему, ибо, будучи от природы человеком умным и чувствующим, он не мог не понять пошлости света.
Страстей игру мы знали оба; Томила жизнь обоих нас; В обоих сердца жар угас; Обоих ожидала злоба Слепой Фортуны и людей На самом утре наших дней. XLVI Кто жил и мыслил, тот не может В душе не презирать людей; Кто чувствовал, того тревожит Призрак невозвратимых дней: Тому уж нет очарований, Того змия воспоминаний, Того раскаянье грызет.
Это Онегин к началу истории. Таким он пребывает в деревню. Одинокий. Отчуждённый. Противопоставленный всем. Не вписывающийся в общество. Прошедший путь от наслаждения до разочарования и презрения к обществу. Всё враньё, фальшь, тлен, и ценности не имеет. Нет в жизни ничего стоящего. Он молод, а жизнь уже кончена, в ней нет смысла. Так зачем же жить? Затем что умереть страшно. Онегин даже не думает об этом. Татьяна чистая, возвышенная натура. Ей тоже противны фальшь и пустота, но она ещё верит в красоту, любовь, благородство, во все светлые и красивые чувства. Ей потому и противен пошлый свет, что она верит в красоту духовную. А Онегин не верит.
Но всех в гостиной занимает Такой бессвязный, пошлый вздор; Все в них так бледно, равнодушно; Они клевещут даже скучно; В бесплодной сухости речей, Расспросов, сплетен и вестей Не вспыхнет мысли в целы сутки, Хоть невзначай, хоть наобум; Не улыбнется томный ум, Не дрогнет сердце, хоть для шутки. И даже глупости смешной В тебе не встретишь, свет пустой.
Татьяна такая же другая, как и Онегин. Два чудака, отщепенца, случайно встретившиеся в глуши. Они оба презирают волненья света, им обоим противен шум. Только они к этому неприятию бездуховной жизни пришли каждый по-своему. Разными путями, но к одному мнению. Причины и обстоятельства одиночества могут быть разные, но всё же это одиночество. И только в одном роковое несовпадение. У Татьяны были силы жить, были силы спасти Онегина от окружающей его тьмы и пошлости, отчаяния и скуки, от которых он, не в силах бороться, медленно гнил заживо. Но у него не хватило сил и смелости спасение, то есть любовь, принять. Он просто-напросто струсил, испугался что-либо изменить. Испугался самого себя. Испугался не выдержать предлагаемого дара. Нельзя спасти того, кто не хочет быть спасённым. Они встретились в неудачное время. Онегин ещё до конца не прожил свой кризис. Он не верил, что в его жизни может быть безграничная духовная красота и чистота, окунувшись в грязь света, он не верил, что заслуживает, что может спастись. Он не верил, не был готов поверить, не дошёл ещё до той степени отчаяния и отвращения, когда заново рождается надежда. А Татьяна с её внутренней красотой встретилась ему сейчас. В этот неудачный момент. Он ушёл, чтобы в своём страдании дойти до конца.
Питая горьки размышленья, Среди печальной их семьи, Онегин взором сожаленья Глядит на дымные струи И мыслит, грустью отуманен: Зачем я пулей в грудь не ранен? Зачем не хилый я старик, Как этот бедный откупщик? Зачем, как тульский заседатель, Я не лежу в параличе? Зачем не чувствую в плече Хоть ревматизма? — ах, создатель! Я молод, жизнь во мне крепка; Чего мне ждать? тоска, тоска!..
А умереть по-прежнему страшно. Принять какое-либо решение, поставить так или иначе точку — страшно. Он не из тех, кто в шестнадцать лет шёл в армию, жил под пулями. Он изнеженный, не знающий, как реализовать себя, трус и бездельник. При всём своём богатом внутреннем мире Онегин — слабохарактерный тюфяк. Вот и тоскует. Но это смертная тоска. Хуже смерти. Вернувшись, он увидел Татьяну, которая когда-то обещала ему искренность и красоту. Теперь-то он готов принять её дар. Горькая ирония в том, что действительно поздно. Опоздал. Всё. Говорят, лучше поздно, чем никогда. Но ведь поздно и есть никогда. Уже невозможно ничего исправить. Почему отказала Татьяна? Долгое время я думала, что Татьяна не поверила в искренность Онегина, что Татьяна посчитала, будто Онегин ищет выгоды, а она-то любила того, другого, благородного, страдающего, умного. Естественно, она отказала, чтобы сохранить любовь к тому идеальному Онегину.
Я вам не нравилась... Что ж ныне Меня преследуете вы? Зачем у вас я на примете? Не потому ль, что в высшем свете Теперь являться я должна; Что я богата и знатна, Что муж в сраженьях изувечен, Что нас за то ласкает двор? Не потому ль, что мой позор Теперь бы всеми был замечен, И мог бы в обществе принесть Вам соблазнительную честь?
А, допустим, Онегин повзрослел и, вновь очутившись в опостылевшем свете, увидел единственного человека, женщину, которая, как и он, не от места сего, и влюбился. Да, внешне похоже, что он влюбился в Татьяну только потому, что она теперь недоступна, и это не любовь, а слепая страсть, волненье. Но разве, смешанная с отчаянием, с самоубийственной тоской, любовь не должна оживить человека? Разве человек всегда в состоянии отдавать отчёт в своих действиях, понимать мотивы и причины, анализировать своё поведение? Он увидел её, да, чужую и недоступную, пусть, но он увидел и влюблён. Дело не в том, что Татьяна ему не поверила, а в том, что поверила, и ей горько от того, что:
А счастье было так возможно, Так близко!.. Но судьба моя Уж решена.
История о странных, благородных, глубоко чувствующих, умеющих страдать людях. И если бы Татьяна согласилась на любовь Онегина, если бы приняла, то ведь унизила бы их обоих. Быть тайно вместе, обманывать мужа — значит самим стать теми пошлыми пустышками, которым полон свет, стать теми, кого они презирают, от которого им тошно. Конечно, можно сказать, что в реальной жизни дамы и кавалеры часто заводили связи на стороне, но в том-то и дело, что Онегин и Татьяна — люди исключительные, они выше этой пошлости. Ничего более между ними быть не могло именно потому, что они любили друг друга. И сохранить эту любовь можно лишь отказавшись от её физического воплощения, ибо оно невозможно без унижения, подлости, грязи. Это история о возвышенном и благородном чувстве, о противостоянии всепобеждающей пошлости любой ценой. Но если поступаешь правильно, в соответствии со своими принципами — часто это приносит больше горя, чем счастья. Но ведь важно сохранить собственную целостность. Правду в себе. Именно в этом возвышенном и благородном чувстве и заключается большая трагедия героев. Закончу словами Юрия Лотмана о гибели Пушкина: «Человек, для которого жизнь дороже, чем честь, видит в гибели только несчастье. Сохранение жизни становится высшей ценностью. Понять Пушкина с такой позиции нельзя. Пушкин, для которого «наукой первой» оставалось «чтить самого себя» (III, 193), который на чувстве гордого самоуважения основывал и «любовь к родному пепелищу», и право на место в истории своего народа, имел более высокие цели, чем сохранение жизни, хотя и менее всего стремился к смерти: он стремился к победе и свободе».