Эгон Кренц – личность для ГДР, и не только для нее, несомненно, историческая: именно он, Генеральный секретарь ЦК правящей в ГДР Социалистической единой партии Германии (СЕПГ), сменивший занимавшего этот пост 18 лет Эрика Хонеккера, стоит во главе решения открыть свободный проход через стену 9 ноября 1989 года. В декабре 1990 года СЕПГ прекратила свое существование, из ее правопреемницы – Партии демократического социализма (председателем которой стал Грегор Гизи, один из самых заметных оппозиционных политиков современной Германии) – он был исключен. В объединенной Германии Эгона Кренца преследовали: неоднократно задерживала прокуратура, он находился на контроле у полиции, у него много лет не было паспорта и права покидать Берлин, в квартире проводили обыски. В 1995 году против него и других товарищей из бывшего Политбюро ЦК СЕПГ начался судебный процесс, в 1997-м Кренца приговорили к шести с половиной годам заключения за причастность к «гибели людей у Берлинской стены». Он отбывал наказание в тюрьмах Моабит и Плетцензее, все его апелляции были отклонены, в том числе и жалоба, которую рассматривали в Большой палате Европейского суда по правам человека, а это самый высокий в Европе уровень. Его освободили через четыре года «ввиду малой вероятности повторения преступления». В этой формулировке видится убийственная ирония: разве возможна сегодня смерть у Берлинской стены?
Взять интервью у Эгона Кренца было непростой задачей. Когда я сказала пресс-секретарю музея ГДР, что еду на встречу с ним, ее удивлению не было предела: «Это же невозможно!». Он действительно не дает интервью немецким СМИ: не хочет, чтобы его слова переврали. Но для белорусского журналиста сделал исключение тем более ценное, что сейчас он живет в 300 км от Берлина в небольшом городке на берегу моря. То, что Эгон Кренц и сегодня – фигура для официального Берлина не самая удобная, говорит хотя бы тот факт, что ему не разрешили дать интервью в гостинице, в которой он остановился: сказали, что встречаться с журналистами в гостиницах запрещено. Ложь: накануне я сделала интервью с бывшим работником пресс-службы НАТО Конрадом Фрейтагом в отеле Adlon в самом центре Берлина. А с Эгоном Кренцем мы встретились в издательстве, которое выпускает его книги. Передо мной сидит не молодой, но улыбчивый, открытый и обаятельный мужчина, которого в Берлине по-прежнему узнают на улицах.
Услышав вопрос о «падении Берлинской стены», Кренц сразу переходит в наступление:
– Мне совершенно не нравится понятие «падение Берлинской стены». 9 ноября 1989 года стена не пала. В тот день руководство ГДР приняло решение о свободном выезде из Восточной Германии в Западную в любое время в любое место.
– То есть «падение стены» – это более поздняя интерпретация?
– Да. Это идеологическое понятие, придуманное уже в Западной Германии после объединения, чтобы скрыть роль руководства ГДР, которое само разрешило выезд. А тогда ни один западный политик не говорил о падении стены. Правящий бургомистр Берлина говорил, что это не день объединения, а день встречи семьи. Горбачев направил тогда предупреждение Колю (Гельмут Коль, в тот момент канцлер ФРГ – И.П.), что он не должен допустить дестабилизации ситуации в ГДР и должен уважать это свободное решение руководства ГДР о выезде. И Горбачев сказал, что, если этого не сделать, это может привести к катастрофе и военным действиям. Американский президент Буш направил мне поздравительную телеграмму именно с открытием свободного передвижения. Гельмут Коль позвонил 11 ноября и тоже сказал, что развитие событий может принять драматический характер, если его не контролировать. Поэтому на тот момент никто не говорил о падении стены, все радовались открытию пограничных переходов. Гюнтер Шабовски, член Политбюро ЦК СЕПГ, сообщил об этом решении на день раньше, чем оно должно было вступить в силу, и это создало очень опасную ситуацию, потому что никто не давал никаких указаний пограничникам. Я тогда издал приказ о запрете применения огнестрельного оружия пограничниками даже в том случае, если люди прорвутся в пограничную зону. 9 ноября падение Берлинской стены празднуют политики, которые вообще не присутствовали при этом: Горбачев отдыхал в Москве, Коль был на приеме в Варшаве, а Буш не мог поверить, что это произошло, пока ему не показали телевизионную картинку.
Когда я была в Берлине накануне празднования 25-летия падения стены (все, конечно, говорили только о падении), весь город был заклеен плакатами с лицами Горбачева, Буша-старшего и Гельмута Коля с надписью на трех языках: «Thank you! Danke! Спасибо!». Я не стала спрашивать Эгона Кренца о том, что он по этому поводу думает.
– Когда здесь проходят юбилейные празднования, вас приглашают?
– Меня не приглашают, но я бы и не пошел. На мне лежала ответственность тогда, в этом моя роль. Но не повод, чтобы меня приглашать. Я буду встречаться с пограничниками, которые в ту ночь дежурили и которые предотвратили кровопролитие. Это настоящие герои.
За время существования Берлинской стены при попытках ее пересечь из ГДР в ФРГ, по подтвержденным данным, погибло 125 перебежчиков и 8 пограничников ГДР. За смерть перебежчиков отсидел в тюрьме Эгон Кренц и тот самый Гюнтер Шабовски – за приказ 1973 года стрелять на поражение. Понес ли кто-нибудь ответственность за смерть пограничников? Эгон Кренц краток: «Всех, кто подозревался в убийстве пограничников ГДР, оправдали, и только одному присудили условный срок».
«Проблема в том, – настаивает Кренц, – что сейчас никто не хочет вспоминать, какое это было время, когда была построена и оборудована эта граница. Это было время холодной войны. Когда граница была укреплена 13 августа 1961 года, правящий бургомистр Западного Берлина Вилли Брандт пожаловался Кеннеди и попросил что-то предпринять, на что Кеннеди ответил, что решение о строительстве стены, об укреплении границы было принято в Москве, и попытка его изменить приведет к войне. Кеннеди сказал четко, что строительство стены – дело не очень хорошее, но это лучше, чем война. Насколько взрывоопасна была ситуация, показывает история октября 1961 года, когда у пропускного пункта «Чарли» с обеих сторон на расстоянии ста метров друг от друга стояли американские и советские танки. В тот момент командиром на советской зоне был маршал Конев, с американской стороны – генерал Клей, опытный генерал, прошедший войну. Они поддерживали связь со своими главнокомандующими, Хрущевым и Кеннеди. И на XXII съезде партии Хрущев сказал, что в тот момент только белая линия отделяла нас от третьей мировой войны. Сегодня все преподносится так, как будто руководство ГДР из каких-то соображений мести или по собственной глупости построило эту стену, чтобы разозлить собственных граждан. На самом деле ситуация была гораздо серьезнее».
Эгона Кренца, много лет руководившего в ГДР аналогом комсомольской организации – Союзом свободной немецкой молодежи, противопоставляли Эриху Хонеккеру, который руководил ГДР 18 лет. Кренц был молодой (в судьбоносную осень 1989-го ему было 52), энергичный, популярный. А еще он очень верил в Михаила Горбачева, перестройку в СССР и в то, что у социализма появится второе дыхание. Но опасения относительно будущего ГДР у него родились куда раньше 1989-го.
– С 1985 года я принимал участие во всех заседаниях высшего политического органа стран Варшавского договора, и позиция Горбачева всегда была последовательна: Ялтинские и Потсдамские соглашения нерушимы и неприкосновенны, точно так же как статус ГДР и ее границы. В 1986 году Горбачев был в Восточном Берлине, посетил, осмотрел, проинспектировал пограничные укрепления и оставил очень эмоциональную запись в книге почетных гостей коменданта Берлина: «Честь и слава доблестным воинам Народной армии ГДР, которые защищают рубеж социализма». А в 1987 году с другой стороны стену посетил президент Рейган, который тоже очень драматично воскликнул: «Мистер Горбачев, снесите эту стену!». Ну, а Горбачев в ответ на это выступление Рейгана заявил, что это была чистая пропаганда, что существование стены не подлежит сомнению, и она будет стоять. Именно по этой линии, линии Берлинской стены часто решалось, в какую сторону будет двигаться мировая политика: в сторону разрядки или в сторону ухудшения. Если отношения между Советским Союзом и США ухудшались, автоматически происходило и обострение отношений здесь, по обе стороны Берлинской стены. До 1989 года позиции Горбачева и руководства ГДР по вопросу существования берлинской стены и пограничного режима были идентичны. В июне 1989 года, посещая Западную Германию, он сказал, что берлинская стена – это историческая необходимость, она исчезнет только тогда, когда исчезнут предпосылки, которые привели к ее возведению. 1 ноября 1989 года я был в Москве и почти четыре часа беседовал с Горбачевым. Я спросил его: «Михаил Сергеевич, скажи мне, пожалуйста, какое место ты отводишь ГДР в европейском доме?». Но он так посмотрел на меня, как будто не понял вопрос. Тогда я пояснил свой вопрос. ГДР, по большому счету, дитя Второй мировой войны, дитя холодной войны и дитя Советского Союза, и вопрос в том, признает ли еще Советский Союз свое отцовство. И тогда Горбачев сказал: «Ну, как ты можешь вообще сомневаться, конечно же, мы едины и после народов Советского Союза народ ГДР – самый близкий для нас, нам суждено быть вместе». Горбачев добавил, что он встречался с Бушем-старшим, Миттераном, Тэтчер, Андреотти и многими известными политиками и экспертами, и ни один из них не может представить себе единства, объединения Германии. А потом добавил: «А знаешь, почему они не могут себе этого представить? Потому что объединение Германии невозможно, пока существуют оба военно-политических блока – НАТО и Варшавский договор». Я уехал домой в убеждении, что Горбачев твердо стоит на позициях дальнейшего существования ГДР. Я еще не знал того, что знаю сейчас, что люди Горбачева из внешнеполитического аппарата КПСС уже побывали в Бонне и интересовались в ведомстве федерального канцлера, сколько ФРГ готова заплатить за объединение Германии. Конечно, меня и тогда, и сейчас очень угнетает тот факт, что переговоры об объединении Германии велись, по сути дела, за спиной ГДР.
– Вы виделись с Горбачевым после этого?
– После этого я только еще один раз встречался с Горбачевым, в 1994 году, когда против меня шел судебный процесс. Я попросил его выступить свидетелем, он не выступил, но прислал в земельный суд Берлина два письма, в которых назвал эти процессы против высшего руководства ГДР «охотой на ведьм». В принципе, он повел себя достойно.
– Когда шли переговоры об объединении Германии, почему одним из пунктов договора об объединении не было, что бывшие руководители ГДР не будут преследоваться по политическим мотивам?
– Есть разные версии. Горбачев утверждал, что он договорился с Колем о том, что высшие должностные лица ГДР не будут преследоваться. Но Коль это отрицает.
– Письменно это нигде не было зафиксировано?
– Письменно – нет.
– Это как с НАТО: было обещание не расширяться или не было...
– Да, Горбачев был очень наивный. Я предложил суду пригласить обоих – Горбачева и Коля – в качестве свидетелей, чтобы суд сам решил, кто из них прав. Но эту просьбу отклонили. Суд отклонял всех свидетелей, которых я предлагал. Например, я предложил пригласить в качестве свидетеля бывшего посла СССР в ГДР Петра Абрасимова, но суд сформулировал приглашение таким образом, что Абрасимов почувствовал себя скорее обвиняемым, чем свидетелем. Он сказал «я не полечу», но готов ответить на вопросы суда в Москве. Но в Москву суд не захотел никого посылать.
– Как вы думаете, после распада СССР и революций в социалистических странах мир стал лучше?
– Я думаю, что после 1991 года, после распада Советского Союза мир не стал ни справедливее, ни миролюбивее. Напротив, та граница, которая в годы холодной войны проходила между ГДР и ФРГ посреди Берлина, эта граница, по сути, переместилась на внешние границы России из-за расширения НАТО. Сейчас ситуация гораздо более опасная, чем была тогда. В годы холодной войны каждый из двух противостоящих блоков знал, что победы быть не может, что, если один нападет на другого, то есть опасность, что никто не выживет. Никто не мог победить. Было равновесие.
– Что было лучше в ГДР, а что стало лучше сейчас?
– Сегодня о ГДР существует столько мнений, сколько в ГДР было граждан. Это нормально, поскольку каждый воспринимал ГДР по-своему. А клевета и пропаганда, которые массово случаются перед каждой годовщиной, адресованы не пожилым или зрелым людям, которые сами жили в ГДР и знают, что это такое, они адресована молодежи – с тем, чтобы показать, что социализм – это не альтернатива вообще, что это ужасная система, и она недопустима.
Когда я приехала на празднование 25-летия «падения» (после общения с Эгоном Кренцем я стала брать это слово в кавычки) Берлинской стены, то побывала на нескольких экскурсиях в политических музеях. В них и на всех выставках, посвященных ГДР, говорят: «В истории Германии было две диктатуры: Третий рейх и коммунистическая диктатура ГДР», а экскурсии проводят уроженцы Западного Берлина или Западной Германии. Люди, которые жили в ГДР и, весьма вероятно, имеют иную точку зрения на свою историю, среди экскурсоводов мне не встретились. Не они пишут историю объединенной Германии. Когда одному экскурсоводу – уроженцу Западной Германии, конечно – я сказала (ну, не смогла удержаться, извините), что ГДР, как и вся разделенная Германия – продукт Второй мировой войны, и если бы не было той войны («Простите, что напоминаю, но ее начала Германия»), то и разъединенной страны не было бы, он спросил меня, откуда я родом. «Из Беларуси, родилась в СССР». «Вы просто продукт системы, вас научили думать так, а меня научили думать по-другому». И это правда. Мы все – продукты той или иной системы.
«Причина этой клеветы, – уверен Эгон Кренц, – в том, чтобы не допустить Левую партию к власти на федеральном уровне. Утверждают, что Левая партия – правопреемница СЕПГ. Если бы это было так, я был бы, наверное, почетным председателем». Он горько усмехается. Он вообще много усмехается, но усмешка эта именно горькая. Видно, что за годы после открытия Берлинской стены он многое обдумал и многое понял. Нельзя сказать, что это знание сделало его счастливым. Сильнее – наверняка, но не счастливее. Он, кстати, не зря говорит, что вполне мог бы быть почетным председателем Левой партии: она возникла в 2007 году путем слияния Партии демократического социализма и партии «Труд и социальная справедливость – Избирательная инициатива». Созданная в 1990 году Партия демократического социализма – прямая наследница Социалистической единой партии Германии, последним генеральным секретарем которой и был Эгон Кренц.
«С клеветой, – продолжает Кренц, – уже немного перебарщивают, потому что люди, которые действительно жили в ГДР, говорят: «Нет, так плохо нам тогда не было». И, естественно, не верят. И, конечно, надо еще добавить, что никакого объединения не произошло, произошел аншлюс – перенос западной общественной модели на ГДР. В ГДР было много позитивных моментов: бесплатная система здравоохранения, образования, работа для всех. После объединения экономическая ситуация для многих ухудшилась. В ГДР – вернее, нужно говорить «в восточных землях» – гораздо ниже уровень зарплат, пенсий. Недалеко от Потсдамер плац какие-то умные люди поставили табличку наподобие объявления возле бывшего пропускного пункта «Чарли», что вы выезжаете из американского сектора. Написали: «Вы покидаете тарифную зону «Запад» и въезжаете в тарифную зону «Восток». Это, вроде, даже показали по телевизору. Возможно, ее уже демонтировали, но она была. Если людей долго убеждать, что их жизнь была напрасна, они начинают сопротивляться. Последнее время разгорелись дискуссии вокруг понятия «неправовое государство», на самом деле это не научное понятие. И если сегодня вы попытаетесь найти в интернете это понятие, то окажется, что в мире за всю историю было всего два таких государства: ГДР и нацистская Германия. Это не только фальсификация, но и невероятное оскорбление для бывших жителей ГДР и антифашистов ГДР, которых де-факто приравнивают к нацистам. Такой подход имеет и практические последствия. К 75-й годовщине со дня начала Второй мировой войны федеральный президент Гаук посетил Польшу и в своем выступлении заявил о том, что в развязывании Второй мировой войны в равной степени виноваты Гитлер и Сталин. Он ни полусловом не обмолвился о 28 миллионах жертв советских граждан в этой войне. Это релятивизация истории и ее искажение».
Аннет Тиле, 36-летняя берлинка, интервью с которой вы прочитаете ниже, признается, что это высказывание президента Гаука ее шокировало: «Все в шоке, мы все в реальном шоке от него. Конечно, те люди, которые умеют думать».
Эгон Кренц говорит об этом с болью, и я хочу, но никак не могу решиться задать ему вопрос, думает ли он, что жизнь его прошла напрасно. Может быть, потому, что уверена в ответе. И он, как будто услышав этот незаданный вопрос, говорит:
– На самом деле я доволен своей жизнью, поскольку я не изменял своим позициям, своим принципам, ни перед кем не кланялся. Большинство друзей, которые у меня были до 1989 года, остались – и в Германии, и в Москве. И в Минске, например, это Николай Семилетников, который работал в советском посольстве в ГДР. Конечно, в прессе и средствах массовой информации ничего хорошего обо мне не пишут, но в то же время есть издания, через которые я могу донести свою позицию. Меня везде узнают, подходят и высказывают в том числе свое возмущение теми потоками клеветы и лжи, которая наполняет средства массовой информации. Они спрашивают, как вы еще можете включать телевизор или читать газеты. С людьми у меня нет никаких проблем, проблемы только со СМИ. И, конечно, у меня замечательная семья, которая поддерживает. Я женат уже более 50 лет, у меня двое сыновей и трое внуков.
– Но ведь и вашу жену, насколько я знаю, преследования не обошли стороной?
– Моя супруга работала учителем, потом преподавала на курсах повышения квалификации для учителей. Ее уволили оттуда со странной формулировкой. Она была секретарем первичной партийной организации, а формулировка заключается в том, что тот, кто в 1988 году был на такой должности, выступал против Горбачева. Но самое забавное в том, что, когда Горбачев приезжал в ГДР в 1988 году, моя супруга сопровождала его супругу Раису Максимовну, у нас были очень тесные связи. Абсурдное обвинение.
И, помолчав немного, напоследок:
– Конечно, все не так легко. У меня было 154 дня судебного процесса, я отсидел 4 года в тюрьме и до сих пор выплачиваю издержки за этот судебный процесс. Мой адвокат говорит, что совершенно бессмысленно подавать какие-то апелляции и заявления, все равно никто меня не освободит от этих выплат. Именно потому, что они осложняют мою жизнь – так и задумано. Но, тем не менее, я не собираюсь просить прощения и становиться на колени.
Летом 2019 года сотни людей пришли в Русский дом в Берлине на презентацию новой книги Эгона Кренца «Мы и русские». Как и другие его книги (он начинал с «Тюремных записок», написанных, сами понимаете, где), эта стала бестселлером. Он продолжает говорить гражданам бывшей ГДР – страны, которой нет на карте уже 35 лет: вам нечего стыдиться.
… Есть что-то почти сюрреалистическое в том, чтобы встретиться с ними в один день – бывшим руководителем ГДР Эгоном Кренцем и его преемником на посту руководителя СЕПГ (он был не генеральным секретарем, поскольку эту должность упразднили, но председателем), ныне одним из лидеров немецких левых Грегором Гизи. Конечно, они были знакомы тогда, при ГДР, но в «новой жизни» не встречаются. От места одной встречи до другой – всего полчаса на автомобиле, но между людьми почти пропасть. Мы с вами – перешагнем, им – не удастся.
Взять интервью у Эгона Кренца было непростой задачей. Когда я сказала пресс-секретарю музея ГДР, что еду на встречу с ним, ее удивлению не было предела: «Это же невозможно!». Он действительно не дает интервью немецким СМИ: не хочет, чтобы его слова переврали. Но для белорусского журналиста сделал исключение тем более ценное, что сейчас он живет в 300 км от Берлина в небольшом городке на берегу моря. То, что Эгон Кренц и сегодня – фигура для официального Берлина не самая удобная, говорит хотя бы тот факт, что ему не разрешили дать интервью в гостинице, в которой он остановился: сказали, что встречаться с журналистами в гостиницах запрещено. Ложь: накануне я сделала интервью с бывшим работником пресс-службы НАТО Конрадом Фрейтагом в отеле Adlon в самом центре Берлина. А с Эгоном Кренцем мы встретились в издательстве, которое выпускает его книги. Передо мной сидит не молодой, но улыбчивый, открытый и обаятельный мужчина, которого в Берлине по-прежнему узнают на улицах.
Услышав вопрос о «падении Берлинской стены», Кренц сразу переходит в наступление:
– Мне совершенно не нравится понятие «падение Берлинской стены». 9 ноября 1989 года стена не пала. В тот день руководство ГДР приняло решение о свободном выезде из Восточной Германии в Западную в любое время в любое место.
– То есть «падение стены» – это более поздняя интерпретация?
– Да. Это идеологическое понятие, придуманное уже в Западной Германии после объединения, чтобы скрыть роль руководства ГДР, которое само разрешило выезд. А тогда ни один западный политик не говорил о падении стены. Правящий бургомистр Берлина говорил, что это не день объединения, а день встречи семьи. Горбачев направил тогда предупреждение Колю (Гельмут Коль, в тот момент канцлер ФРГ – И.П.), что он не должен допустить дестабилизации ситуации в ГДР и должен уважать это свободное решение руководства ГДР о выезде. И Горбачев сказал, что, если этого не сделать, это может привести к катастрофе и военным действиям. Американский президент Буш направил мне поздравительную телеграмму именно с открытием свободного передвижения. Гельмут Коль позвонил 11 ноября и тоже сказал, что развитие событий может принять драматический характер, если его не контролировать. Поэтому на тот момент никто не говорил о падении стены, все радовались открытию пограничных переходов. Гюнтер Шабовски, член Политбюро ЦК СЕПГ, сообщил об этом решении на день раньше, чем оно должно было вступить в силу, и это создало очень опасную ситуацию, потому что никто не давал никаких указаний пограничникам. Я тогда издал приказ о запрете применения огнестрельного оружия пограничниками даже в том случае, если люди прорвутся в пограничную зону. 9 ноября падение Берлинской стены празднуют политики, которые вообще не присутствовали при этом: Горбачев отдыхал в Москве, Коль был на приеме в Варшаве, а Буш не мог поверить, что это произошло, пока ему не показали телевизионную картинку.
Когда я была в Берлине накануне празднования 25-летия падения стены (все, конечно, говорили только о падении), весь город был заклеен плакатами с лицами Горбачева, Буша-старшего и Гельмута Коля с надписью на трех языках: «Thank you! Danke! Спасибо!». Я не стала спрашивать Эгона Кренца о том, что он по этому поводу думает.
– Когда здесь проходят юбилейные празднования, вас приглашают?
– Меня не приглашают, но я бы и не пошел. На мне лежала ответственность тогда, в этом моя роль. Но не повод, чтобы меня приглашать. Я буду встречаться с пограничниками, которые в ту ночь дежурили и которые предотвратили кровопролитие. Это настоящие герои.
За время существования Берлинской стены при попытках ее пересечь из ГДР в ФРГ, по подтвержденным данным, погибло 125 перебежчиков и 8 пограничников ГДР. За смерть перебежчиков отсидел в тюрьме Эгон Кренц и тот самый Гюнтер Шабовски – за приказ 1973 года стрелять на поражение. Понес ли кто-нибудь ответственность за смерть пограничников? Эгон Кренц краток: «Всех, кто подозревался в убийстве пограничников ГДР, оправдали, и только одному присудили условный срок».
«Проблема в том, – настаивает Кренц, – что сейчас никто не хочет вспоминать, какое это было время, когда была построена и оборудована эта граница. Это было время холодной войны. Когда граница была укреплена 13 августа 1961 года, правящий бургомистр Западного Берлина Вилли Брандт пожаловался Кеннеди и попросил что-то предпринять, на что Кеннеди ответил, что решение о строительстве стены, об укреплении границы было принято в Москве, и попытка его изменить приведет к войне. Кеннеди сказал четко, что строительство стены – дело не очень хорошее, но это лучше, чем война. Насколько взрывоопасна была ситуация, показывает история октября 1961 года, когда у пропускного пункта «Чарли» с обеих сторон на расстоянии ста метров друг от друга стояли американские и советские танки. В тот момент командиром на советской зоне был маршал Конев, с американской стороны – генерал Клей, опытный генерал, прошедший войну. Они поддерживали связь со своими главнокомандующими, Хрущевым и Кеннеди. И на XXII съезде партии Хрущев сказал, что в тот момент только белая линия отделяла нас от третьей мировой войны. Сегодня все преподносится так, как будто руководство ГДР из каких-то соображений мести или по собственной глупости построило эту стену, чтобы разозлить собственных граждан. На самом деле ситуация была гораздо серьезнее».
Эгона Кренца, много лет руководившего в ГДР аналогом комсомольской организации – Союзом свободной немецкой молодежи, противопоставляли Эриху Хонеккеру, который руководил ГДР 18 лет. Кренц был молодой (в судьбоносную осень 1989-го ему было 52), энергичный, популярный. А еще он очень верил в Михаила Горбачева, перестройку в СССР и в то, что у социализма появится второе дыхание. Но опасения относительно будущего ГДР у него родились куда раньше 1989-го.
– С 1985 года я принимал участие во всех заседаниях высшего политического органа стран Варшавского договора, и позиция Горбачева всегда была последовательна: Ялтинские и Потсдамские соглашения нерушимы и неприкосновенны, точно так же как статус ГДР и ее границы. В 1986 году Горбачев был в Восточном Берлине, посетил, осмотрел, проинспектировал пограничные укрепления и оставил очень эмоциональную запись в книге почетных гостей коменданта Берлина: «Честь и слава доблестным воинам Народной армии ГДР, которые защищают рубеж социализма». А в 1987 году с другой стороны стену посетил президент Рейган, который тоже очень драматично воскликнул: «Мистер Горбачев, снесите эту стену!». Ну, а Горбачев в ответ на это выступление Рейгана заявил, что это была чистая пропаганда, что существование стены не подлежит сомнению, и она будет стоять. Именно по этой линии, линии Берлинской стены часто решалось, в какую сторону будет двигаться мировая политика: в сторону разрядки или в сторону ухудшения. Если отношения между Советским Союзом и США ухудшались, автоматически происходило и обострение отношений здесь, по обе стороны Берлинской стены. До 1989 года позиции Горбачева и руководства ГДР по вопросу существования берлинской стены и пограничного режима были идентичны. В июне 1989 года, посещая Западную Германию, он сказал, что берлинская стена – это историческая необходимость, она исчезнет только тогда, когда исчезнут предпосылки, которые привели к ее возведению. 1 ноября 1989 года я был в Москве и почти четыре часа беседовал с Горбачевым. Я спросил его: «Михаил Сергеевич, скажи мне, пожалуйста, какое место ты отводишь ГДР в европейском доме?». Но он так посмотрел на меня, как будто не понял вопрос. Тогда я пояснил свой вопрос. ГДР, по большому счету, дитя Второй мировой войны, дитя холодной войны и дитя Советского Союза, и вопрос в том, признает ли еще Советский Союз свое отцовство. И тогда Горбачев сказал: «Ну, как ты можешь вообще сомневаться, конечно же, мы едины и после народов Советского Союза народ ГДР – самый близкий для нас, нам суждено быть вместе». Горбачев добавил, что он встречался с Бушем-старшим, Миттераном, Тэтчер, Андреотти и многими известными политиками и экспертами, и ни один из них не может представить себе единства, объединения Германии. А потом добавил: «А знаешь, почему они не могут себе этого представить? Потому что объединение Германии невозможно, пока существуют оба военно-политических блока – НАТО и Варшавский договор». Я уехал домой в убеждении, что Горбачев твердо стоит на позициях дальнейшего существования ГДР. Я еще не знал того, что знаю сейчас, что люди Горбачева из внешнеполитического аппарата КПСС уже побывали в Бонне и интересовались в ведомстве федерального канцлера, сколько ФРГ готова заплатить за объединение Германии. Конечно, меня и тогда, и сейчас очень угнетает тот факт, что переговоры об объединении Германии велись, по сути дела, за спиной ГДР.
– Вы виделись с Горбачевым после этого?
– После этого я только еще один раз встречался с Горбачевым, в 1994 году, когда против меня шел судебный процесс. Я попросил его выступить свидетелем, он не выступил, но прислал в земельный суд Берлина два письма, в которых назвал эти процессы против высшего руководства ГДР «охотой на ведьм». В принципе, он повел себя достойно.
– Когда шли переговоры об объединении Германии, почему одним из пунктов договора об объединении не было, что бывшие руководители ГДР не будут преследоваться по политическим мотивам?
– Есть разные версии. Горбачев утверждал, что он договорился с Колем о том, что высшие должностные лица ГДР не будут преследоваться. Но Коль это отрицает.
– Письменно это нигде не было зафиксировано?
– Письменно – нет.
– Это как с НАТО: было обещание не расширяться или не было...
– Да, Горбачев был очень наивный. Я предложил суду пригласить обоих – Горбачева и Коля – в качестве свидетелей, чтобы суд сам решил, кто из них прав. Но эту просьбу отклонили. Суд отклонял всех свидетелей, которых я предлагал. Например, я предложил пригласить в качестве свидетеля бывшего посла СССР в ГДР Петра Абрасимова, но суд сформулировал приглашение таким образом, что Абрасимов почувствовал себя скорее обвиняемым, чем свидетелем. Он сказал «я не полечу», но готов ответить на вопросы суда в Москве. Но в Москву суд не захотел никого посылать.
– Как вы думаете, после распада СССР и революций в социалистических странах мир стал лучше?
– Я думаю, что после 1991 года, после распада Советского Союза мир не стал ни справедливее, ни миролюбивее. Напротив, та граница, которая в годы холодной войны проходила между ГДР и ФРГ посреди Берлина, эта граница, по сути, переместилась на внешние границы России из-за расширения НАТО. Сейчас ситуация гораздо более опасная, чем была тогда. В годы холодной войны каждый из двух противостоящих блоков знал, что победы быть не может, что, если один нападет на другого, то есть опасность, что никто не выживет. Никто не мог победить. Было равновесие.
– Что было лучше в ГДР, а что стало лучше сейчас?
– Сегодня о ГДР существует столько мнений, сколько в ГДР было граждан. Это нормально, поскольку каждый воспринимал ГДР по-своему. А клевета и пропаганда, которые массово случаются перед каждой годовщиной, адресованы не пожилым или зрелым людям, которые сами жили в ГДР и знают, что это такое, они адресована молодежи – с тем, чтобы показать, что социализм – это не альтернатива вообще, что это ужасная система, и она недопустима.
Когда я приехала на празднование 25-летия «падения» (после общения с Эгоном Кренцем я стала брать это слово в кавычки) Берлинской стены, то побывала на нескольких экскурсиях в политических музеях. В них и на всех выставках, посвященных ГДР, говорят: «В истории Германии было две диктатуры: Третий рейх и коммунистическая диктатура ГДР», а экскурсии проводят уроженцы Западного Берлина или Западной Германии. Люди, которые жили в ГДР и, весьма вероятно, имеют иную точку зрения на свою историю, среди экскурсоводов мне не встретились. Не они пишут историю объединенной Германии. Когда одному экскурсоводу – уроженцу Западной Германии, конечно – я сказала (ну, не смогла удержаться, извините), что ГДР, как и вся разделенная Германия – продукт Второй мировой войны, и если бы не было той войны («Простите, что напоминаю, но ее начала Германия»), то и разъединенной страны не было бы, он спросил меня, откуда я родом. «Из Беларуси, родилась в СССР». «Вы просто продукт системы, вас научили думать так, а меня научили думать по-другому». И это правда. Мы все – продукты той или иной системы.
«Причина этой клеветы, – уверен Эгон Кренц, – в том, чтобы не допустить Левую партию к власти на федеральном уровне. Утверждают, что Левая партия – правопреемница СЕПГ. Если бы это было так, я был бы, наверное, почетным председателем». Он горько усмехается. Он вообще много усмехается, но усмешка эта именно горькая. Видно, что за годы после открытия Берлинской стены он многое обдумал и многое понял. Нельзя сказать, что это знание сделало его счастливым. Сильнее – наверняка, но не счастливее. Он, кстати, не зря говорит, что вполне мог бы быть почетным председателем Левой партии: она возникла в 2007 году путем слияния Партии демократического социализма и партии «Труд и социальная справедливость – Избирательная инициатива». Созданная в 1990 году Партия демократического социализма – прямая наследница Социалистической единой партии Германии, последним генеральным секретарем которой и был Эгон Кренц.
«С клеветой, – продолжает Кренц, – уже немного перебарщивают, потому что люди, которые действительно жили в ГДР, говорят: «Нет, так плохо нам тогда не было». И, естественно, не верят. И, конечно, надо еще добавить, что никакого объединения не произошло, произошел аншлюс – перенос западной общественной модели на ГДР. В ГДР было много позитивных моментов: бесплатная система здравоохранения, образования, работа для всех. После объединения экономическая ситуация для многих ухудшилась. В ГДР – вернее, нужно говорить «в восточных землях» – гораздо ниже уровень зарплат, пенсий. Недалеко от Потсдамер плац какие-то умные люди поставили табличку наподобие объявления возле бывшего пропускного пункта «Чарли», что вы выезжаете из американского сектора. Написали: «Вы покидаете тарифную зону «Запад» и въезжаете в тарифную зону «Восток». Это, вроде, даже показали по телевизору. Возможно, ее уже демонтировали, но она была. Если людей долго убеждать, что их жизнь была напрасна, они начинают сопротивляться. Последнее время разгорелись дискуссии вокруг понятия «неправовое государство», на самом деле это не научное понятие. И если сегодня вы попытаетесь найти в интернете это понятие, то окажется, что в мире за всю историю было всего два таких государства: ГДР и нацистская Германия. Это не только фальсификация, но и невероятное оскорбление для бывших жителей ГДР и антифашистов ГДР, которых де-факто приравнивают к нацистам. Такой подход имеет и практические последствия. К 75-й годовщине со дня начала Второй мировой войны федеральный президент Гаук посетил Польшу и в своем выступлении заявил о том, что в развязывании Второй мировой войны в равной степени виноваты Гитлер и Сталин. Он ни полусловом не обмолвился о 28 миллионах жертв советских граждан в этой войне. Это релятивизация истории и ее искажение».
Аннет Тиле, 36-летняя берлинка, интервью с которой вы прочитаете ниже, признается, что это высказывание президента Гаука ее шокировало: «Все в шоке, мы все в реальном шоке от него. Конечно, те люди, которые умеют думать».
Эгон Кренц говорит об этом с болью, и я хочу, но никак не могу решиться задать ему вопрос, думает ли он, что жизнь его прошла напрасно. Может быть, потому, что уверена в ответе. И он, как будто услышав этот незаданный вопрос, говорит:
– На самом деле я доволен своей жизнью, поскольку я не изменял своим позициям, своим принципам, ни перед кем не кланялся. Большинство друзей, которые у меня были до 1989 года, остались – и в Германии, и в Москве. И в Минске, например, это Николай Семилетников, который работал в советском посольстве в ГДР. Конечно, в прессе и средствах массовой информации ничего хорошего обо мне не пишут, но в то же время есть издания, через которые я могу донести свою позицию. Меня везде узнают, подходят и высказывают в том числе свое возмущение теми потоками клеветы и лжи, которая наполняет средства массовой информации. Они спрашивают, как вы еще можете включать телевизор или читать газеты. С людьми у меня нет никаких проблем, проблемы только со СМИ. И, конечно, у меня замечательная семья, которая поддерживает. Я женат уже более 50 лет, у меня двое сыновей и трое внуков.
– Но ведь и вашу жену, насколько я знаю, преследования не обошли стороной?
– Моя супруга работала учителем, потом преподавала на курсах повышения квалификации для учителей. Ее уволили оттуда со странной формулировкой. Она была секретарем первичной партийной организации, а формулировка заключается в том, что тот, кто в 1988 году был на такой должности, выступал против Горбачева. Но самое забавное в том, что, когда Горбачев приезжал в ГДР в 1988 году, моя супруга сопровождала его супругу Раису Максимовну, у нас были очень тесные связи. Абсурдное обвинение.
И, помолчав немного, напоследок:
– Конечно, все не так легко. У меня было 154 дня судебного процесса, я отсидел 4 года в тюрьме и до сих пор выплачиваю издержки за этот судебный процесс. Мой адвокат говорит, что совершенно бессмысленно подавать какие-то апелляции и заявления, все равно никто меня не освободит от этих выплат. Именно потому, что они осложняют мою жизнь – так и задумано. Но, тем не менее, я не собираюсь просить прощения и становиться на колени.
Летом 2019 года сотни людей пришли в Русский дом в Берлине на презентацию новой книги Эгона Кренца «Мы и русские». Как и другие его книги (он начинал с «Тюремных записок», написанных, сами понимаете, где), эта стала бестселлером. Он продолжает говорить гражданам бывшей ГДР – страны, которой нет на карте уже 35 лет: вам нечего стыдиться.
… Есть что-то почти сюрреалистическое в том, чтобы встретиться с ними в один день – бывшим руководителем ГДР Эгоном Кренцем и его преемником на посту руководителя СЕПГ (он был не генеральным секретарем, поскольку эту должность упразднили, но председателем), ныне одним из лидеров немецких левых Грегором Гизи. Конечно, они были знакомы тогда, при ГДР, но в «новой жизни» не встречаются. От места одной встречи до другой – всего полчаса на автомобиле, но между людьми почти пропасть. Мы с вами – перешагнем, им – не удастся.