Глава первая.
С чего начать?
Пожалуй с яблок.
Они вдруг, совершенно неожиданно, появились на ветках. Порозовевшие за день бока невозможно было не заметить.Таились, они, таились и вот нате вам: штук тридцать! Крупные, красивые. Проявились на фоне зелёных листиков, тёмных веточек. Раньше было не различить, а тут!..
Вечером, когда поливка сада и огорода подходила к концу, уставший человек поднял голову от пустой лейки, и вот тут и столкнулся почти нос к носу с яблоками. Осторожно, чуть недоверчиво улыбнулся, осмотрел дерево, любуясь наливающимися плодами и вздохнул с облегчением. Распрямился, поправил шляпу, одобрительно крякнул и пошёл к сараю ставить лейку.
Яблочки смотрели вслед человеку, слегка покачиваясь и перешёптываясь с листиками: «Неужели он нас не ждал?», «Так удивился!», «А поливал как! А удобрял!», «Да нет – поглядывал. Ждал!», «Очень славно!», «Какой вечер красивый!», «Возвращается!..»
И в самом деле, от сарая возвращался человек. Походка его была бодрой, голова высоко поднята, а он сам радостно поглядывал на свою счастливую находку.
«Смотрите, смотрите: он улыбается!» – шушукались яблоки. «Эх, надо бы вчера было...»
«Вчера было рано», – тактично вмешалась яблоня. – «А теперь спать. Спать». И яблочки старательно засопели, подглядывая из-за листиков за снимающим шляпу и входящим в дом человеком.
Ночь была звёздная, светлая. Запах скошенной травы поднимался ввысь; трели сверчков вились меж кустов и деревьев, крики ночных птиц раздавались изредка, и где-то невдалеке, у озера, распевались лягушки. Полупрозрачные облака проплывали над землёй, вдыхая запахи, впитывая звуки, чтобы после, далеко-далеко отсюда, рассказать обо всём другой земле, напитать её волшебством иных мест, пролившись благодатным дождём.
Ночь была светлая, звёздная. Человек спал, усталый от трудов, счастливый достижениями. И никто не знает что ему снилось.
Глава вторая. Утро.
Утро принесло туман. Над холмами, по ту сторону озера лежала серым пологом дымка, подбиравшаяся огородами к дому где жил человек. Редкие чайки надтреснуто звенели над водой, выискивая рыбёшку, кружили, слетали вниз, поднимались и снова кружили в поисках вынырнувших за мошкарой рыбьих головок.
Галки ссорились.
Туман редел.
Трясогузки суетились, перебегая от кустика к кустику, изящно нагибая головки, высматривая выползших погреться под лучами просыпающегося солнышка червячков и букашек. Трава расправлялась после сна и покоса, подставляла стебельки свету. Яблоки шушукались. Земля сбрасывала дрему, скатывая её одеялом до ночи.
В доме открылся кран, послышался шум воды; заскрипели половицы; распахнулись ставни, одёрнулись занавески. Дом ожил, сбрасывая с коньков на крыше последние капли тумана. Отряхнулся и открыл дверь. Человек вышел на крыльцо, потянулся и отправился к сараю за лопатой и тяпкой.
Первым делом надо было прополоть огород, находившийся со стороны поля, с юга. Если от крыльца обогнуть дом, то через десяток шагов можно было увидеть любопытствующую с грядок петрушку. Прямо за ней располагались пара грядок тыкв, одна – клубники, и полторы – кабачков, а у самого забора, деревянными жердями граничащего с полем, важно наблюдали за всем кусты смородины.
Человек раздвинул листики у тыкв, крякнул, надел перчатки и принялся полоть. Тыквы ворочались, приподнимали бока, помогая человеку; земля на грядках с готовностью отдавала ему сорняки, успевшие вырасти с прошлой недели. Сорняки не сопротивлялись, лишь тихо вздыхали, оглядываясь на успевшее понравится им место. Уютно было там: земля рыхлая, тыквы ровные. Широкие их листы прикрывали сорную молодую поросль от ярких солнечных лучей. Красота! Петрушка позади человека умылась остатками тумана, принарядившись лучиками и зелёными красками, нетерпеливо поглядывала на человека, с превосходством глядя на собственные сорняки.
Кабачки ещё не проснулись. Или делали вид, что не проснулись: на их грядках не дрогнул ни один лист, а маленькие росточки лебеды и лягушатника между ними старательно прятались, прижимаясь к стеблям и цветам. Клубника распустив широкие листочки нежилась на солнышке, уворачиваясь от качающейся тени человека. Росла горка вырванных стебельков. Земля на грядках очистившись, задышала. Солнце поднималось выше. Маленькие белые облака изящно скользили по небесной глади.
Близился полдень, когда человек, наконец, распрямил спину, вытер рукавом лицо, снял перчатки и пошёл к дому. Он сел на ступени крыльца, надвинул до самых бровей шляпу и стал напевать одну из песенок, которые как-то запомнились, да так и остались при нём.
Глава третья. Пруд
Иногда, на закате, когда поверхность воды была спокойной, небо – чистым, можно было рассмотреть отражения мошек, пересекающих пруд из конца в конец и то мгновение, когда маленькие рыбки, стремительно поднимаясь к поверхности, ловят слишком низко летевших и потерявших бдительность насекомых: гладь вздрагивала на миг, приоткрывая подводный мир, показывалась рыбка и тут же снова скрывалась, с добычей или без – кому как повезло.
На юго-западной оконечности пруда кто-то поставил на сваях и укрепил небольшой настил из досок. Человек иногда приходил на него порыбачить. Но чаще он просто сидел и смотрел на воду, на отражения в воде, пролетающих птиц. Сидел там, свесив в воду ноги и маленькие карасики сновали вокруг, оглядывая его голые ступни, присматриваясь, дотрагиваясь плавниками и хвостиками.
Рыбы в пруду водилось немного. На дне прудика бил холодный ключ, а у берега с северной, солнечной, стороны обитало семейство полосатых пиявок. Берега его зарастали травой быстрее, чем она скашивалась. Клевер, лютики, кипрей, пижма – краски и аромат радовали, может потому так и вытягивались они. Стройные, изящные – обрамляли тёмное зеркало воды. Хотелось стоять и смотреть. Хотелось дышать.
Пруд был пожарным. Несмотря на холодные течения, вода и после ливня оставалась тёплой, такой что и купаться в пруду и жить в нём было приятно. Облака рассматривали своё отражение, дивились тому насколько они белые, пушистые и как красиво освещает их солнце. Грозовые тучи обходили пруд стороной, молнии берегли зеркало его и берега. Налетавший ветер смущал поверхность водоёма, подхватывал мелкие капли и тут же бросал их в прибрежную полосу зелени. Может быть и от этого так стремительно зарастал прудик .
Рыбки плавали, пиявки охотились, птицы пролетали над прудиком, а человек приходил к нему присесть и отдохнуть, глядя на воду. Всем было хорошо.
Глава четвёртая. Галки.
Галки свили гнездо на соседской крыше.
Утром, часов около шести, они начинали спорить между собой, поднимая на уши всю округу. Соседи приехали только в июле, поэтому в июне "округа, поднимаемая на уши" состояла только из человека, да и ещё нескольких птиц, которые любили поспать подольше. Человек не ругался на галок. Он вставал вместе с ними, варил кофе в турке, садился на крыльце и слушал, и наблюдал. Галки галдели, перелетали с дома на дерево, с дерева на забор и обратно. Гнездо их было с южной стороны соседской крыши и поэтому маленькие галчата, несмотря на громкие призывы старших галок, проводили утро в гнезде, скрытые тенью от начинающегося дня.
Соседская крыша была железная, тёплая. С неё был виден огород, кусты смородины и человек на грядках. После очередного покоса травы, галки, дождавшись пока человек скроется в доме, слетались вниз на траву, ловили мошек, ели или таскали в гнездо. Иногда можно было их видеть и возле смородины, но птицы, сидя на крыше домика человека, делали вид что просто смотрят и ничего такого не замышляют. Смородина редела, но галки продолжали делать вид, что они не причём. Тогда человек брал палку, замахивался грозно и кричал: "вот я вас сейчас!", – хотя и в мыслях у него не было обидеть птиц. Он для вида грозил. Галки понимали. Спешно слетали с крыши, кричали обиженно и скрывались в лесочке неподалёку. А человек смотрел на поеденные ягоды и в душе был доволен.
В том лесочке, куда улетали соседские галки, квартировалась уже пятый год их стая. Лесок был не очень большой для такого количества галок, поэтому оттуда частенько доносились споры и крики. Ближе к вечеру все птицы разом взлетали, делали круг над дачным посёлком, садились на провода, и снова взлетали взлохмаченной чёрной прерывистой тучей. Кружили, кружили, возвращалась в лесок и снова начинался галдёж, и так до следующего вечера. Утром галки в лесочке не баловали. Деревья качались под ветром, растили свои листочки, и можно было подумать, что никто среди них и не живёт.
С птицами веселее. Летают ли они, шагают ли по траве, пугая букашек, говорят ли что-то на птичьем наречии – всё живое существо рядом.
Глава пятая. Огород.
После полудня человек, вдоволь отдохнув на своём крылечке, промурлыкав всё, что вспомнилось в этот день, насладившись природой и результатами своего труда, вновь принимался за работу. Сгребал скошенную траву, таскал воду для полива из прудика... Ах, да! Слева от смородины, с другой стороны дома, располагалось несколько грядок картошки!
Была уже середина июля, но картошка в этом году почему-то ещё не цвела. Земля в том месте была как раз впору картофелю, сухая, полоть приходилось реже и, может, она просто скучала без внимания, но соседствовать с сорняками ей всё равно не хотелось.
Человек огорчался. Окучивал картошку. Говорил ей, когда случалась минута, какая она замечательная, как будет красиво смотреться на столе с маслом и зелёным лучком; журил за нежелание цвести, сравнивая с кабачками и тыквами, но картошка и слышать про это не хотела. Зеленела только и цеплялась ботвой за рабочие штаны человека. Человек обиделся на картошку и две недели не подходил к ней. С виду картошка не образумилась, так как цветками не распустилась, но клубни её стали крупнее, да и сама она, соскучившись, меньше цеплялась и не мешала прореживанию и окучиванию.
Прополка петрушки занимала много времени. Вовсе не потому, что её было много или грядка получилась слишком большая, а потому что уж очень она получилась красивая. Человек клал между грядками досочку, присаживался на одно колено и несколько мгновений любовался резными тёмно-зелёными листиками. Затем аккуратно раздвигал стебельки и вытаскивая маленькие соринки, пальцами пододвигал к корешкам петрушки земельку, стряхивал жучков. Петрушка прямо светилась от счастья, но не кичилась этим и вела себя достойно.
Недели две назад человек положил на клубничные грядки сухую скошенную траву, теперь клубника лежала на этой мягкой перинке, встречала рассветы, проводила дни, наблюдала за птицами и совсем не обращала внимания на сорняки, которые под этой тёплой периной стали расти быстрее, почувствовали силу и к концу второй недели, вконец потеряв совесть, выставились на обозрение в полный рост. Ягодок не было. Может поэтому человек не вытаскивал сорные травы. Подойдёт, посмотрит, покачает головой и отходит к другим грядкам или отправится в сарай за инструментом. Вечером опять подойдёт, посмотрит, польёт кустики с резными листочками и отойдёт задумчиво. Другие грядки сочувствовали, но помочь не могли. Только сами старались проявить себя как можно лучше. Кабачки, например, уродились наряднее, чем во всё время до этого: крупные, зелёные, полосатые торчали они за пределы своих двух грядок, подставляя солнцу бока и соревнуясь в размерах с тыквами. Тыквы же в свою очередь только посмеивались – не пришло их время и они спокойно себе росли, дожидаясь августа, чтобы тогда блеснуть за праздничным столом на празднике уборки урожая.
День стоял погожий. Солнце перевалило за зенит и уходило всё дальше на запад. Приближалось время полива. Человек отдыхал. Чинил снасти, строгал колышки, чтобы привязать, если нужно, к деревьям и кустам, правил лопаты и тяпки, точил косу, готовил впрок. Много дел было у человека, он и горд был этим.
Глава шестая. Колодец.
У перекрёстка, в центре посёлка, где был маленький магазинчик, дорога была заасфальтирована. Стояла остановка и три раза в день ходил автобус из города и обратно. Небольшая площадь разветвлялась на три улицы: направо, налево и прямо. Левая дорога вела к источнику, над которым соорудили сруб. Колодец был далеко, поэтому и воду для полива брали из пожарного прудика. Рыбки были не против, но врассыпную спасались от вёдер и леек, набираемых старательными руками.
Дорога до колодца была каменистой, с редкими насыпями поперёк, изъезженной и от этого чуть разбитой. Она тянулась вниз, спускаясь с холма, держа уклон, потом брала чуть выше, и снова опускалась, на этот раз приводя к источнику, находившемуся в тенистой низине. Колодец был сделан на славу. Люди из посёлка брали в нём воду для питья. Сбоку вывели блестящую трубу, вделанную в колодец и избытки воды сливались в ручеёк, который журчал по камням, по траве и прятался где-то в поле. Сруб поставили не так давно. До этого колодец был просто бетонными кольцами, накрытыми самодельной крышкой. Новый колодец хвалили и идти до него, казалось, стало ближе.
Человек зачерпнул ведром, вытянул, поставил его на деревянный брус и прильнул губами к воде. Приятная прохлада! Как хорошо после трудовой недели прийти к роднику, набрать воды... И пить её, осторожно, с наслаждением...
К колодцу собралась очередь. Человек опорожни ведро в две бутыли; пожал руки приятелям и отправился в обратный путь, по каменистой тропе в гору.
Глава седьмая. Вечер. Ближе к ночи.
Закончив собирать траву, человек вздохнул. Распрямился, оглядел огородик, ухоженную лужайку перед домом – всё, во что было вложено так много труда. Солнце низко стояло над горизонтом. Цветки подбирали к серединкам лепестки, чтобы назавтра раскрыть их вновь, если погода будет удачной.
Лето перевалило за середину, подходило к концу; какой-то месяц оставался до возвращения в город на одном из трёх, проходивших через посёлок, автобусов. Грустно было расставаться. Потом. Не теперь. И всё же сердце тревожно сжималось, стоило чуть зазеваться. И человек работал. Смотрел на небо, на звезды, на солнце. Слушал галочьи пререкания, ловил изредка рыбу на закате, косил, полол, убирал траву. Птицы из рощи поднимались стаей и делали круг за кругом, будто думали о том же, хотя как они могли знать, что лежало на сердце у человека...
Огород и сад засыпали.
В доме включился свет, зашкворчало что-то на сковородке, распространяя пленительный аромат заслуженного отдыха. Открывался и закрывался кран, приветливо звенели тарелки, ложки...
Наконец задёрнулись шторы, выключился в кухне свет, и дом до утра погрузился в сон.
Глава восьмая.
И всё-таки хочется сказать что-то ещё...
"Эй, человек! Смотри какие мы стали красивые, розовые, сладкие! Помнишь, как ты поливал нас, удобрял нашу яблоньку, грозил птицам. Помнишь как ты был рядом, когда мы были ещё цветами? Помнишь, как пчёлы весело жужжали в наших ветках, собирая сладкий мёд для своих домиков?"
"Помню. Конечно помню, мои милые".
"А мы расцветали, наливались соком и смотрели на тебя: как ты трудился в огороде и на лужайке, как напевал свои песенки, которые хранятся теперь и в наших зёрнышках тоже, в самой их сердцевине. Подглядывали как ты пропалываешь грядки или наблюдаешь за птицами, как уходишь со двора с удочкой, приходишь к нам с лейками, обнимаешь нас взглядом. Мы видели. Мы помним. Спасибо тебе человек".
"Вам спасибо".
Человек перевернулся на другой бок. Ему снился прекрасный сон. И никто не знает, о чем же он был.
С чего начать?
Пожалуй с яблок.
Они вдруг, совершенно неожиданно, появились на ветках. Порозовевшие за день бока невозможно было не заметить.Таились, они, таились и вот нате вам: штук тридцать! Крупные, красивые. Проявились на фоне зелёных листиков, тёмных веточек. Раньше было не различить, а тут!..
Вечером, когда поливка сада и огорода подходила к концу, уставший человек поднял голову от пустой лейки, и вот тут и столкнулся почти нос к носу с яблоками. Осторожно, чуть недоверчиво улыбнулся, осмотрел дерево, любуясь наливающимися плодами и вздохнул с облегчением. Распрямился, поправил шляпу, одобрительно крякнул и пошёл к сараю ставить лейку.
Яблочки смотрели вслед человеку, слегка покачиваясь и перешёптываясь с листиками: «Неужели он нас не ждал?», «Так удивился!», «А поливал как! А удобрял!», «Да нет – поглядывал. Ждал!», «Очень славно!», «Какой вечер красивый!», «Возвращается!..»
И в самом деле, от сарая возвращался человек. Походка его была бодрой, голова высоко поднята, а он сам радостно поглядывал на свою счастливую находку.
«Смотрите, смотрите: он улыбается!» – шушукались яблоки. «Эх, надо бы вчера было...»
«Вчера было рано», – тактично вмешалась яблоня. – «А теперь спать. Спать». И яблочки старательно засопели, подглядывая из-за листиков за снимающим шляпу и входящим в дом человеком.
Ночь была звёздная, светлая. Запах скошенной травы поднимался ввысь; трели сверчков вились меж кустов и деревьев, крики ночных птиц раздавались изредка, и где-то невдалеке, у озера, распевались лягушки. Полупрозрачные облака проплывали над землёй, вдыхая запахи, впитывая звуки, чтобы после, далеко-далеко отсюда, рассказать обо всём другой земле, напитать её волшебством иных мест, пролившись благодатным дождём.
Ночь была светлая, звёздная. Человек спал, усталый от трудов, счастливый достижениями. И никто не знает что ему снилось.
Глава вторая. Утро.
Утро принесло туман. Над холмами, по ту сторону озера лежала серым пологом дымка, подбиравшаяся огородами к дому где жил человек. Редкие чайки надтреснуто звенели над водой, выискивая рыбёшку, кружили, слетали вниз, поднимались и снова кружили в поисках вынырнувших за мошкарой рыбьих головок.
Галки ссорились.
Туман редел.
Трясогузки суетились, перебегая от кустика к кустику, изящно нагибая головки, высматривая выползших погреться под лучами просыпающегося солнышка червячков и букашек. Трава расправлялась после сна и покоса, подставляла стебельки свету. Яблоки шушукались. Земля сбрасывала дрему, скатывая её одеялом до ночи.
В доме открылся кран, послышался шум воды; заскрипели половицы; распахнулись ставни, одёрнулись занавески. Дом ожил, сбрасывая с коньков на крыше последние капли тумана. Отряхнулся и открыл дверь. Человек вышел на крыльцо, потянулся и отправился к сараю за лопатой и тяпкой.
Первым делом надо было прополоть огород, находившийся со стороны поля, с юга. Если от крыльца обогнуть дом, то через десяток шагов можно было увидеть любопытствующую с грядок петрушку. Прямо за ней располагались пара грядок тыкв, одна – клубники, и полторы – кабачков, а у самого забора, деревянными жердями граничащего с полем, важно наблюдали за всем кусты смородины.
Человек раздвинул листики у тыкв, крякнул, надел перчатки и принялся полоть. Тыквы ворочались, приподнимали бока, помогая человеку; земля на грядках с готовностью отдавала ему сорняки, успевшие вырасти с прошлой недели. Сорняки не сопротивлялись, лишь тихо вздыхали, оглядываясь на успевшее понравится им место. Уютно было там: земля рыхлая, тыквы ровные. Широкие их листы прикрывали сорную молодую поросль от ярких солнечных лучей. Красота! Петрушка позади человека умылась остатками тумана, принарядившись лучиками и зелёными красками, нетерпеливо поглядывала на человека, с превосходством глядя на собственные сорняки.
Кабачки ещё не проснулись. Или делали вид, что не проснулись: на их грядках не дрогнул ни один лист, а маленькие росточки лебеды и лягушатника между ними старательно прятались, прижимаясь к стеблям и цветам. Клубника распустив широкие листочки нежилась на солнышке, уворачиваясь от качающейся тени человека. Росла горка вырванных стебельков. Земля на грядках очистившись, задышала. Солнце поднималось выше. Маленькие белые облака изящно скользили по небесной глади.
Близился полдень, когда человек, наконец, распрямил спину, вытер рукавом лицо, снял перчатки и пошёл к дому. Он сел на ступени крыльца, надвинул до самых бровей шляпу и стал напевать одну из песенок, которые как-то запомнились, да так и остались при нём.
Глава третья. Пруд
Иногда, на закате, когда поверхность воды была спокойной, небо – чистым, можно было рассмотреть отражения мошек, пересекающих пруд из конца в конец и то мгновение, когда маленькие рыбки, стремительно поднимаясь к поверхности, ловят слишком низко летевших и потерявших бдительность насекомых: гладь вздрагивала на миг, приоткрывая подводный мир, показывалась рыбка и тут же снова скрывалась, с добычей или без – кому как повезло.
На юго-западной оконечности пруда кто-то поставил на сваях и укрепил небольшой настил из досок. Человек иногда приходил на него порыбачить. Но чаще он просто сидел и смотрел на воду, на отражения в воде, пролетающих птиц. Сидел там, свесив в воду ноги и маленькие карасики сновали вокруг, оглядывая его голые ступни, присматриваясь, дотрагиваясь плавниками и хвостиками.
Рыбы в пруду водилось немного. На дне прудика бил холодный ключ, а у берега с северной, солнечной, стороны обитало семейство полосатых пиявок. Берега его зарастали травой быстрее, чем она скашивалась. Клевер, лютики, кипрей, пижма – краски и аромат радовали, может потому так и вытягивались они. Стройные, изящные – обрамляли тёмное зеркало воды. Хотелось стоять и смотреть. Хотелось дышать.
Пруд был пожарным. Несмотря на холодные течения, вода и после ливня оставалась тёплой, такой что и купаться в пруду и жить в нём было приятно. Облака рассматривали своё отражение, дивились тому насколько они белые, пушистые и как красиво освещает их солнце. Грозовые тучи обходили пруд стороной, молнии берегли зеркало его и берега. Налетавший ветер смущал поверхность водоёма, подхватывал мелкие капли и тут же бросал их в прибрежную полосу зелени. Может быть и от этого так стремительно зарастал прудик .
Рыбки плавали, пиявки охотились, птицы пролетали над прудиком, а человек приходил к нему присесть и отдохнуть, глядя на воду. Всем было хорошо.
Глава четвёртая. Галки.
Галки свили гнездо на соседской крыше.
Утром, часов около шести, они начинали спорить между собой, поднимая на уши всю округу. Соседи приехали только в июле, поэтому в июне "округа, поднимаемая на уши" состояла только из человека, да и ещё нескольких птиц, которые любили поспать подольше. Человек не ругался на галок. Он вставал вместе с ними, варил кофе в турке, садился на крыльце и слушал, и наблюдал. Галки галдели, перелетали с дома на дерево, с дерева на забор и обратно. Гнездо их было с южной стороны соседской крыши и поэтому маленькие галчата, несмотря на громкие призывы старших галок, проводили утро в гнезде, скрытые тенью от начинающегося дня.
Соседская крыша была железная, тёплая. С неё был виден огород, кусты смородины и человек на грядках. После очередного покоса травы, галки, дождавшись пока человек скроется в доме, слетались вниз на траву, ловили мошек, ели или таскали в гнездо. Иногда можно было их видеть и возле смородины, но птицы, сидя на крыше домика человека, делали вид что просто смотрят и ничего такого не замышляют. Смородина редела, но галки продолжали делать вид, что они не причём. Тогда человек брал палку, замахивался грозно и кричал: "вот я вас сейчас!", – хотя и в мыслях у него не было обидеть птиц. Он для вида грозил. Галки понимали. Спешно слетали с крыши, кричали обиженно и скрывались в лесочке неподалёку. А человек смотрел на поеденные ягоды и в душе был доволен.
В том лесочке, куда улетали соседские галки, квартировалась уже пятый год их стая. Лесок был не очень большой для такого количества галок, поэтому оттуда частенько доносились споры и крики. Ближе к вечеру все птицы разом взлетали, делали круг над дачным посёлком, садились на провода, и снова взлетали взлохмаченной чёрной прерывистой тучей. Кружили, кружили, возвращалась в лесок и снова начинался галдёж, и так до следующего вечера. Утром галки в лесочке не баловали. Деревья качались под ветром, растили свои листочки, и можно было подумать, что никто среди них и не живёт.
С птицами веселее. Летают ли они, шагают ли по траве, пугая букашек, говорят ли что-то на птичьем наречии – всё живое существо рядом.
Глава пятая. Огород.
После полудня человек, вдоволь отдохнув на своём крылечке, промурлыкав всё, что вспомнилось в этот день, насладившись природой и результатами своего труда, вновь принимался за работу. Сгребал скошенную траву, таскал воду для полива из прудика... Ах, да! Слева от смородины, с другой стороны дома, располагалось несколько грядок картошки!
Была уже середина июля, но картошка в этом году почему-то ещё не цвела. Земля в том месте была как раз впору картофелю, сухая, полоть приходилось реже и, может, она просто скучала без внимания, но соседствовать с сорняками ей всё равно не хотелось.
Человек огорчался. Окучивал картошку. Говорил ей, когда случалась минута, какая она замечательная, как будет красиво смотреться на столе с маслом и зелёным лучком; журил за нежелание цвести, сравнивая с кабачками и тыквами, но картошка и слышать про это не хотела. Зеленела только и цеплялась ботвой за рабочие штаны человека. Человек обиделся на картошку и две недели не подходил к ней. С виду картошка не образумилась, так как цветками не распустилась, но клубни её стали крупнее, да и сама она, соскучившись, меньше цеплялась и не мешала прореживанию и окучиванию.
Прополка петрушки занимала много времени. Вовсе не потому, что её было много или грядка получилась слишком большая, а потому что уж очень она получилась красивая. Человек клал между грядками досочку, присаживался на одно колено и несколько мгновений любовался резными тёмно-зелёными листиками. Затем аккуратно раздвигал стебельки и вытаскивая маленькие соринки, пальцами пододвигал к корешкам петрушки земельку, стряхивал жучков. Петрушка прямо светилась от счастья, но не кичилась этим и вела себя достойно.
Недели две назад человек положил на клубничные грядки сухую скошенную траву, теперь клубника лежала на этой мягкой перинке, встречала рассветы, проводила дни, наблюдала за птицами и совсем не обращала внимания на сорняки, которые под этой тёплой периной стали расти быстрее, почувствовали силу и к концу второй недели, вконец потеряв совесть, выставились на обозрение в полный рост. Ягодок не было. Может поэтому человек не вытаскивал сорные травы. Подойдёт, посмотрит, покачает головой и отходит к другим грядкам или отправится в сарай за инструментом. Вечером опять подойдёт, посмотрит, польёт кустики с резными листочками и отойдёт задумчиво. Другие грядки сочувствовали, но помочь не могли. Только сами старались проявить себя как можно лучше. Кабачки, например, уродились наряднее, чем во всё время до этого: крупные, зелёные, полосатые торчали они за пределы своих двух грядок, подставляя солнцу бока и соревнуясь в размерах с тыквами. Тыквы же в свою очередь только посмеивались – не пришло их время и они спокойно себе росли, дожидаясь августа, чтобы тогда блеснуть за праздничным столом на празднике уборки урожая.
День стоял погожий. Солнце перевалило за зенит и уходило всё дальше на запад. Приближалось время полива. Человек отдыхал. Чинил снасти, строгал колышки, чтобы привязать, если нужно, к деревьям и кустам, правил лопаты и тяпки, точил косу, готовил впрок. Много дел было у человека, он и горд был этим.
Глава шестая. Колодец.
У перекрёстка, в центре посёлка, где был маленький магазинчик, дорога была заасфальтирована. Стояла остановка и три раза в день ходил автобус из города и обратно. Небольшая площадь разветвлялась на три улицы: направо, налево и прямо. Левая дорога вела к источнику, над которым соорудили сруб. Колодец был далеко, поэтому и воду для полива брали из пожарного прудика. Рыбки были не против, но врассыпную спасались от вёдер и леек, набираемых старательными руками.
Дорога до колодца была каменистой, с редкими насыпями поперёк, изъезженной и от этого чуть разбитой. Она тянулась вниз, спускаясь с холма, держа уклон, потом брала чуть выше, и снова опускалась, на этот раз приводя к источнику, находившемуся в тенистой низине. Колодец был сделан на славу. Люди из посёлка брали в нём воду для питья. Сбоку вывели блестящую трубу, вделанную в колодец и избытки воды сливались в ручеёк, который журчал по камням, по траве и прятался где-то в поле. Сруб поставили не так давно. До этого колодец был просто бетонными кольцами, накрытыми самодельной крышкой. Новый колодец хвалили и идти до него, казалось, стало ближе.
Человек зачерпнул ведром, вытянул, поставил его на деревянный брус и прильнул губами к воде. Приятная прохлада! Как хорошо после трудовой недели прийти к роднику, набрать воды... И пить её, осторожно, с наслаждением...
К колодцу собралась очередь. Человек опорожни ведро в две бутыли; пожал руки приятелям и отправился в обратный путь, по каменистой тропе в гору.
Глава седьмая. Вечер. Ближе к ночи.
Закончив собирать траву, человек вздохнул. Распрямился, оглядел огородик, ухоженную лужайку перед домом – всё, во что было вложено так много труда. Солнце низко стояло над горизонтом. Цветки подбирали к серединкам лепестки, чтобы назавтра раскрыть их вновь, если погода будет удачной.
Лето перевалило за середину, подходило к концу; какой-то месяц оставался до возвращения в город на одном из трёх, проходивших через посёлок, автобусов. Грустно было расставаться. Потом. Не теперь. И всё же сердце тревожно сжималось, стоило чуть зазеваться. И человек работал. Смотрел на небо, на звезды, на солнце. Слушал галочьи пререкания, ловил изредка рыбу на закате, косил, полол, убирал траву. Птицы из рощи поднимались стаей и делали круг за кругом, будто думали о том же, хотя как они могли знать, что лежало на сердце у человека...
Огород и сад засыпали.
В доме включился свет, зашкворчало что-то на сковородке, распространяя пленительный аромат заслуженного отдыха. Открывался и закрывался кран, приветливо звенели тарелки, ложки...
Наконец задёрнулись шторы, выключился в кухне свет, и дом до утра погрузился в сон.
Глава восьмая.
И всё-таки хочется сказать что-то ещё...
"Эй, человек! Смотри какие мы стали красивые, розовые, сладкие! Помнишь, как ты поливал нас, удобрял нашу яблоньку, грозил птицам. Помнишь как ты был рядом, когда мы были ещё цветами? Помнишь, как пчёлы весело жужжали в наших ветках, собирая сладкий мёд для своих домиков?"
"Помню. Конечно помню, мои милые".
"А мы расцветали, наливались соком и смотрели на тебя: как ты трудился в огороде и на лужайке, как напевал свои песенки, которые хранятся теперь и в наших зёрнышках тоже, в самой их сердцевине. Подглядывали как ты пропалываешь грядки или наблюдаешь за птицами, как уходишь со двора с удочкой, приходишь к нам с лейками, обнимаешь нас взглядом. Мы видели. Мы помним. Спасибо тебе человек".
"Вам спасибо".
Человек перевернулся на другой бок. Ему снился прекрасный сон. И никто не знает, о чем же он был.