Витя потерялся, когда ему было три годика. Стоило родителям отвернуться на вокзале, как откуда-то тут же вынырнула цыганка и увела ребёнка. Женщину, впрочем, тоже отвлекли какие-то цыганские дела, и малыш и от неё убежал.
Его мама, папа, бабушка, три брата, сестра и кузен ехали в трёх вагонах, с вещами, там, где были свободные места – билеты для резкого переезда в Питер взяли в последний момент, – и не сразу заметили пропажу ребёнку. А когда заметили, было уже поздно.
Таким образом маленький Витя так и не стал юным счастливым петербуржцем. Зато в Нижнем Новгороде появился новый детдомовец, которого назвали Лёша. Дело в том, что трёхлетний Витя тогда ещё не умел говорить – лёгкая отсталость в развитии вкупе с патологической замкнутостью.
Прошло четырнадцать лет, прежде чем родные наконец-то нашли его, и Лёха, он же Лёша, он же Витя, обрёл, наконец, семью.
Его мать оставила мужа и четверых детей и вновь вышла замуж за мужчину с двумя дочерями-школьницами. Оставив старших детей на попечение мужа, она всё равно все эти годы продолжала искать пропавшего маленького Витю. Отец, оставшись с четырьмя детьми-подростками на руках, один справлялся недолго и завёл гражданскую жену, у которой были два мелких спиногрыза-близнеца и взрослая дочь.
Поскольку бывшие муж и жена продолжали контактировать и общаться, дружили семьями, то вновь обретённого сына встречала толпа из двенадцати человек – мать и отчим, отец, родные старшие братья, сестра, две сводных сестры по маме, два сводных карапуза и взрослая дочь у жены отца.
Устроенный по поводу сабантуй проходил дома у отца – в древней, как будто заплесневевшей квартире, что у риелторов называется, “бабушкин вариант”. Зато шесть огромных комнат и потолки великанские. Квартира словно осталась в Ленинграде, хотя за окном уже Петербург. Точнее, это низ красной ветки, так что за окном практически тот же Нижний.
Родственники собрались за большим раздвижным столом, набитым яствами, словно на Новый год. На стене – ковёр, за окном – ливень стучится в гости, телевизор Лёха во всех шести комнатах не обнаружил. Это его огорчило, и парень понадеялся, что в итоге переедет к матери и её хахалю, а не останется с отцом в этом нафталиновом царстве уныния.
Всё семейство, вместе с тринадцатым её членом, то есть, вся чёртова дюжина сфотографировалась вместе на фоне серо-буро-малинового ковра с костлявым оленем, что показалось Лёхе унизительным до омерзения. Хотя ещё больше ему стало мерзко от того, что все упорно называли его Витей. Мало того, что он никого их них не знал, так они ещё и звали его чьим-то чужим именем. Ощущение, что он нашёл свою семью, с каждым мгновением улетучивалось – не так он себе это всё представлял. Виделся во всём этом какой-то подвох, тянуло фарсом.
Хлопнуло шампанское – разведённый отец семейства красиво выбил пробку скользящим движением бокала по телу бутылки.
- Сабраж! – хорохорясь крикнул он и поглядел свысока и по-гусарски на уведшего его женщину мужика.
Все зааплодировали.
Отчим усмехнулся, поправил усы и поднял бокал с водкой.
- За Витю! – матёро, по-солдатски выкрикнул он.
- За Витю! – повторила дюжина глоток, и все захлопали громче прежнего.
Заелозили стулья, зазвенели столовые приборы, заработали желваки. Один за другим отцы семейств поднимались, чтобы рассказать, как долго все они искали Витю и как все они счастливы, что нашли его. Отец смахнул скупую мужскую слезу, отчим смахнул слезу крупнее. Их истории оказались долгими и унылыми, так что Лёха особенно и не слушал – всё ел и ел, в каком-то смысле в первый, но заранее как будто бы сразу и в последний раз. Так что за шумом на износ работающих челюстей он ничего не разобрал.
При этом он пялился, как, впрочем, и три его старших брата, на свою сводную сестру, дочь мачехи – двадцатипятилетнюю Ларису. Худая и высокая, с длинными вьющимися волосами бордового цвета, белокожая девушка за праздничный стол надела чёрную юбку-карандаш и белую рубашку, сквозь которую просвечивал ярко-красный кружевной бюстгальтер. Лёха поклялся себе, что обязательно её трахнет.
Тем временем очередь выступать перешла матери, и та просто разрыдалась. Люди за столом аж вздрогнули от её вопля. Затем она стиснула найдёныша в крепчайших до боли объятиях, сотрясаясь всем телом, и в результате оставила мокрое пятно у него на плече. После чего, не в силах говорить, молча протянула ему трясущейся рукой подарок – новенький айфон. С ним до конца празднества Лёха и игрался, не забывая периодически заглатывать что ему наваливали в тарелку и попивать вино.
Взрослые несколько раз пытались растормошить отпрысков тоже что-то сказать, но те вяло отнекивались и пожимали плечами, искоса хмуро поглядывая на вновь обретённого родственника, что так чуждо смотрелся за их большим столом. Все молча ковырялись в тарелках и телефонах. Ларисе, например, постоянно шумно приходили сообщения в мессенджер и она, читая их, хихикала. При этом прикрывала ярко накрашенный красный рот тонкой рукой с ярко накрашенными красными ногтями на длинных пальцах.
Слово взял только старший из братьев Лёхи, которому скоро должно было стукнуть тридцать. Высокий, полноватый, в дешёвом костюме, кудрявый и с нелепыми усищами посреди лица, он официозно, с вытянутой рюмкой водки, что-то деловито басил несколько минут, скованно жестикулируя, словно скверно играл в постановке. Но Лёха его не слушал – толкнув локтем какую-то из сестёр, то ли родную, то ли сводную, он узнал пароль от вайфая и теперь искал под столом в интернете порно-картинки. Его несколько раз окликали: “Витя”, но Лёха ещё не привык к своему новому старому имени, и захмелевшие взрослые махнули на него рукой и продолжили пить, общаясь между собой на свои взрослые темы.
Так прошёл его первый день в семье после четырнадцати лет разлуки.
Ему на радостях выделили одну из шести комнат в этой огромной, но не ухоженной квартире. И первую ночь во вновь обретённом доме он провел, развалившись в пышной кровати и неустанно до рассвета онанируя на порнуху в телефоне.
И уже через неделю в этой же кровати он трахнул свою сводную сестру Ларису, что его почти на десять лет старше – так ей понравился этот не по возрасту взрослый, рослый и сильный дикарёнок.
Через две недели он получил первого леща от отца за пьянство, воровство и неподобающее поведение в целом.
Старшие его братья жили отдельно, в квартире не появлялись, так что он их больше и не видел, а сестра-студентка держалась от него подальше и не разговаривала с Лёхой-Витей. Впрочем, и с отцом особо не общалась, постоянно запираясь в своей комнате. Отец целыми днями торчал на работе, так что понятно, почему квартира так захламлена и как будто заброшена. Таким образом парень оказался сам в своём распоряжении, валялся на кровати, смотря ролики по ютубу, курил сигареты, глядя на серокирпичный якобы Питер из окна, пару раз вызвал проституток.
Мать приходила с ним повидаться каждый вечер, так что отец вынужденно прибирал весь бардак, да что там – срач, за нерадивым сыном, чтобы тот не опозорился перед матерью. Кряхтя, подбирал окурки с пола, проветривал комнаты и разбрызгивал освежитель воздуха. Также мать оставалась на выходные, водила сына по Петербургу, показывала город, но плевал он на всё с высокой колокольни – она казалась ему чужим человеком, и диалог у них не ладился. Каждую такую ночь она потом истошно и задыхаясь ревела в квартире нового мужа. Она и до этого часто ревела, пока искала сына многие годы, но теперь её стоны стали ещё болезненней.
Через месяц Лёха плюнул на всё это, обчистил квартиру и сбежал из дома. Направляясь на очередной вокзал, чтобы снова потеряться, он поглядывал исподлобья в вагоне метро на прикорнувшего напротив него хипстера – тот спал, что называется, без ног, но при этом у него в ногах стоял хорошенький такой портфель, явно с ноутбуком. Время вечер, вагон пуст, бородатый паренёк похрапывает – Лёха, облизываясь, озирался по сторонам, не веря в свою удачу.
В это время по экрану вагона шло сообщение, что в Санкт-Петербурге днём произошёл теракт в метро, передавались известные на данный момент имена погибших. И хоть в ожидании своей станции Лёха и прочитал все эти имена, но имя своей матери не узнал – оно просто вылетело из головы.
Когда двери открылись, он спокойненько встал, мягким движением поднял с пола чужой портфель и прогулочным шагом вышел из вагона.
В переходе он увидел скрипачку, которая, соответственно, играла на скрипке. Играла что-то невероятно красивое, что-то, наверное, из классики – что именно Лёха, конечно же, не знал и, конечно же, никогда не узнает. Рыжая, маленькая, стройная, с лавой волос до попы, она играла с широко закрытыми глазами то неистово, то спокойно, но одинаково завораживающе. Лёха никогда ничего не подобного не видел, не слышал, не ощущал. На какой-то момент он опешил и стоял, невольно открыв рот. Он что-то почувствовал. Слеза зародилась у него в глазу.
Тут музыка закончилась, и наважденье спало. Он всё стоял посреди злачного перехода, вокруг сновали серые люди, по ступеням стекала дождевая вода. Девушке никто даже не похлопал. Не обращая ни на что внимания, она убирала скрипку в футляр. Лёха утёр слезу, шмыгнул носом и пошёл себе дальше.
В это время в больнице его мать лежала в критическом состоянии, и её окружила вся родня. В палате собрались все, кроме него. И в окружении родных и близких она скончалась – та, что много лет искала своего маленького Витю, но так его и не нашла.
Тем временем Лёха купил на вокзале билет до Москвы, перекурил возле поезда и уютненько устроился в плацкарте у окошка с бутылкой портвейна.
- В Москву – куда же ещё?! – прошептал он и исчез навсегда.
Москва
Зима 2020
