«Линии на холсте судьбы»
Она не спала всю ночь, думая, что и как повернётся в судьбе её родного города, переживая за родителей, которые сейчас, наверное, тряслись от страха, так как жили на окраине Ростова. Она слушала музыку для медитаций, стояла с кистями в руках у белого холста, который уже неделю не мог расцветиться новыми красками и образами. Закончившая в этом году художественное училище Ульяна Баранова поклялась себе в начале лета, что будет каждый день рисовать хотя бы по наброску, а лучше – по два, но, к сожалению, новые идеи не появлялись, а рисовать бездумно девушке не хотелось. Автопортреты, с которых улыбалось широкое миловидное веснушчатое лицо, обрамлённое кудрями до плеч, порядком уже надоели, а портреты знакомых, стоявшие десятками в кладовке, глаз уже не радовали, как минимум потому, что с большинством людей на этих холстах Ульяна перестала общаться.
Ну вы подумайте, о чём говорить с людьми, которые заявляют, что художник всем должен? «Продавай картины дёшево (вот эта мазня за такие деньги?!), сделай по-приятельски скидку, нарисуй подругу тёти моей троюродной сестры, не поднимай цены каждый год, всех клиентов распугаешь!» Довольно раздражающе, не так ли?
А ещё родители очень любили приседать ей на уши со словами о том, что художники, дескать, все поголовно алкаши, наркоманы, бомжи и не приносят общественности никакой пользы. Разумеется, мама тыкала в нос дочери успехами её старшей сестры, которая вышла в двадцать три года замуж и теперь воспитывала двух неугомонных сыновей. Уля племянников любила и улыбалась, когда они, картавя, называли её «тётя Уяна», но девушку вполне устраивала её деятельность и статус одинокого волка, который зарабатывает заказами разных людей, выполняя их прихоти.
Со вчерашнего вечера и до самого утра отец звонил чуть ли не через каждые десять минут и сообщал о том, что армия Пригожина делала по мере движения на Ростов, а мать молча сидела на кухне с трагедией на лице, полностью уверив себя в том, что всё пропало и нет смысла истерить. На это Уля только вздыхала: она жила от центра далеко, её никто трогать не будет, по крайней мере, девушка на это надеялась. Тем более, когда вдохновение не посещало Улю, вылезать на улицу не хотелось, а альтернативой оставались скучные сериалы, чай, плед и однотипные картины, ожидавшие в скором времени отправки к клиентам по почте.
О деятельности вагнеров на территории Донбасса и вообще об их существовании Баранова не знала ровным счётом ничего, поэтому, когда ей в три часа ночи позвонил отец и велел не выходить из дома, девушка ничего не поняла и решила, что нужно себя чем-то занять, чтобы отвлечься от происходящего. Обычно это помогало и Ульяна могла часами не отходить от мольберта и даже не есть, чтобы всё свое свободное время посвятить искусству. Ни одной идеи сегодня в голову не пришло, поэтому Баранова со вздохом отложила кисти, сняла фартук и вылила из баночки нетронутую воду в большой цветочный горшок, в котором доживала свои дни старая юкка.
Достав телефон, Уля стала листать ленту новостей, и по мере того, как глаза поглощали строчки различных сообщений и статей, понимание ситуации постепенно приходило к ней. На часах было где-то половина седьмого утра, Вагнеры уже вошли в Ростов, в сеть сыпались фото и видео с площади и центральных улиц, сделанные очевидцами. Комментарии были разными: кто-то восхищался и приветствовал героев России, а кто-то в страхе писал длиннющие посты о том, что пора собирать монатки и уезжать из города, пока ещё можно.
Уставшая от смсок отца, в которых содержались разного вида инструкции по эвакуации, Уля по видеосвязи позвонила Лене Савченко, своей старой подруге из художественного училища, которая, очевидно, тоже не спала этой ночью.
– Привет, Ленка, ты представляешь, у нас тут такое… – едва на том конце послышалось немного нервное «алло», затараторила Баранова, широко раскрытыми глазами сверля появившееся на экране лицо подруги.
– Да я знаю, знаю! У меня все на ногах сейчас, а мелкий – ты только представь себе – взял игрушечный пистолет и заявил, что будет Воронеж защищать, если они туда пойдут! – Лена в трубке хохотнула и вышла в другую комнату, чтобы её семья не подслушивала.
– Ну герой, прямо как из мультика про Чипа и Дейла! Десять лет пацану, – присвистнула Уля: – А ты что делаешь сейчас?
Ленка мученически обернулась на плохо прикрытую дверь и, понизив голос, сказала:
– Мама, вон, с давлением лежит, отец с ней сидит и в телефоне новости вслух читает, а я уже не могу в этом дурдоме находиться! Так ещё и дядя звонит из Донецка, паникует. Я сейчас к Артёму поеду, у него родители в Сибирь вздумали уехать. С ним пересижу, а там поглядим. А ты что, опять над пустым холстом чахнешь?
– К сожалению. Так хотела отвлечься, привести мысли в порядок, но, как назло, ни одной идеи, – сказав это, Ульяна развернула камеру, показывая подруге белые полотна и свои попытки убраться в квартире.
– Да-а-а-а, дело плохо, сестра, – лицо Ленки погрустнело, ибо она прониклась тяжёлым положением Ули.
Внезапно Савченко завизжала от восторга и запрыгала на месте. Уля подняла бровь:
– Ты чего там? Истерика проникла в твой мозг? Мы её теряем, коллеги!
– Баранова, ты и в самом деле овца! Вот же оно, вдохновение, само к тебе приехало! Садись в тачку и дуй в центр, сядь там да малюй их, сколько твоей душе угодно! Я бы сама поехала, но я в Воронеже, да и меня мой ненаглядный Тёма убьёт и скажет, что я с большей охотой нарисую стадо мужиков в форме, чем его. Дерзай! Ты меня слышишь, нет? – азарт прямо-таки переполнял Лену.
– Лен, ты серьёзно? Сейчас власти предостерегли жителей и попросили воздержаться от поездок в центр, а ты меня в самое пекло хочешь отправить?
– Ой, да я тебя умоляю, попросили! Там, небось, зрителей собралось, как в Колизее! Короче, слушай меня и поезжай, пока там все мужики не разбежались, а то и не увидишь нормальных потом…
Ульяна задумалась: ребята из ЧВК явно заняты в центре своими делами, так что для неё теоретически не представляли угрозы. В сердце тут же появилось знакомое тепло, появляющееся обычно в моменты прихода музы, и, представив свои будущие творения, девушка радостно закивала, услышав предложение подруги.
Наскоро попрощавшись с Леной, Ульяна достала свой любимый рюкзак, сложила в него все виды простых карандашей в двух пеналах, альбом, ластики, бутылку воды, наскоро закрыла квартиру, села в машину и рванула в центр.
Пока она ехала, моросящий дождь прекратился, но небо всё ещё было плотно затянуто тучами, висевшими довольно низко. На центральных улицах Ростова-на-Дону, несмотря на обилие военных и техники, жизнь шла своим чередом. Люди заходили в магазины, гуляли с собаками, дворники подметали улицу, но чаще всего все снимали приехавших вагнеров на телефоны или делали фотографии на фоне больших танков, которые либо ехали сами, продавливая гусеницами асфальт, либо перевозились на специальных грузовых платформах.
Сами вагнеровцы ходили по улицам, расставляли технику, сидели на ступенях магазинов и в-целом вели себя вполне мирно, отгоняя любопытных гражданских разве что от главного штаба ЮАО, куда должно было прибыть высокое начальство.
Часы показывали восемь утра, но город бурлил словно вечером в час пик. Уля припарковала машину возле бордюра недалеко от кафе, которое было сейчас закрыто и располагалось на возвышении. Поднявшись на мраморную заполненную немногочисленными зрителями веранду, девушка прошла по ней, и, выбрав удачное место напротив огромного танка, который перегородил улицу, выудила из багажника рюкзак и маленькую табуреточку, чтобы было удобнее и принялась раскладывать свои принадлежности.
Опьянённая радостью Ульяна сразу приступила к рисованию. Карандаш ловко бегал по бумаге, и постепенно из хаотичных линий стали появляться черты лица молодого человека с автоматом, стоявшего как раз у входа в какое-то административное учреждение. К сожалению, из-за камуфляжа и форменной маски можно было рассмотреть только его пронзительно смотрящие, чуть сощуренные светло-зелёные глаза да густые чёрные брови, сосредоточенно сдвинутые к переносице.
– Ну какой типаж! – бормоча себе под нос, девушка старательно водила карандашом по страницам блокнота.
– Смотрите, что делает, во девка даёт! – шептались вокруг люди, удивлённо показывая пальцами и телефонами на Ульяну, которая, казалось, совершенно ни о чём, кроме своего творчества, не думала.
Её ничуть не беспокоило то, что люди фотографировали её и выкладывали в социальные сети, даже в глубине души девушка надеялась, что в сети найдутся поклонники её творчества.
– Извините, молодой человек, а Вы можете не отворачиваться? Я Ваш взгляд теряю! – обратилась она к вагнеровцу, который, наблюдая за снующими туда-сюда сослуживцами, отвернулся от неё,
– Вы мне? – подняв брови, удивлённо отозвался парень.
– Ну да, Вам! – сказав это, Баранова вдруг смутилась и опустила взгляд, а потом, заметив, что вагнеровец смотрел на неё спокойно и не злился, заговорила чуть смелее:
– Простите, я просто всегда моделей прошу не дёргаться. Ой, а вы не против, что я Вас рисую?
Тот покачал головой и сквозь маску Уля смогла разглядеть мелькнувшую под плотной тканью улыбку. Девушка тоже улыбнулась и вернулась к наброску, стараясь не обращать внимание на твёрдый взгляд, направленный на неё. Давно на неё никто не смотрел так заинтересованно, это льстило, но Ульяна всё равно старалась не расслабляться и быть настороже, а то ещё погонят отсюда и прощай, вдохновение…
– А почему Вы приехали именно нас рисовать? – полюбопытствовал парень.
– Вдохновения не было, а вы появились, так оно тут как тут! – отшутилась Ульяна.
– И Вам не страшно?
– А чего бояться? Мой главный страх – остаться без идей для рисования.
Разворот альбома постепенно заполнялся деталями, и уже полностью было готово небо, городской пейзаж сзади и здание, и оставался сам парень с закрытым лицом. Баранова уже вошла во вкус и даже напевала что-то себе под нос, наслаждаясь процессом, и ей стало на миг очень неприятно, когда молчавший до этого момента молодой человек своим низким красивым голосом сказал, что ей лучше уйти, потому что скоро прибудет начальство, и не одобрит, если увидит его рядом с ней. Вздохнув, Ульяна кивнула и стала нехотя собираться, жалея, что самое красивое, то бишь парня, закончить сможет лишь дома. Почему-то расставание с ним казалось ей чертовски неправильным, что-то внутри неё противилось тому, чтобы просто уехать и забыть сегодняшний перформанс.
– Извините, что надоедаю, а не могли бы Вы показать лицо на секунду, пожалуйста? Я не буду Вас фотографировать и прочее, мне бы просто запомнить, – обратилась она к парню с довольно странной для обычного человека и абсолютно нормальной для художника просьбой.
– Вообще-то не положено, но если Вы потом мне скинете результат, то сделаю исключение.
– Да без проблем! Меня многие в Ростове и за его пределами знают: в ВК наберите «Мир фантазий Ульяны Барановой», и там будет моя группа. Сможете оценить рисунок там, я его потом выложу, – девушка довольно улыбнулась и откинула за спину волосы.
– Я это запомню. Меня, кстати, Игорь зовут, – молодой человек оглянулся и, убедившись, что его никто не видел из сослуживцев, снял маску с головы, обнажив мужественное загорелое лицо с глубоким уверенным взглядом и острыми скулами. Красавец, Аполлон, Бельведерский, восторженно подумала Ульяна, во все глаза глядя на Игоря. За таким как за каменной стеной…
Вскоре юноша снова надел маску и снова лишь глаза остались смотреть на то, как Уля в спешке запихивала всё обратно в багажник. Когда с этим было покончено, Баранова собралась уже садиться за руль, но Игорь окликнул её:
– Я Вас обязательно найду, Ульяна!
– Жду Вас в своей группе, Игорь. Была рада знакомству!
Домой девушка возвращалась в приподнятом настроении, врубив на полную громкость песни Пугачёвой и радуясь неизвестно чему. Приехав домой, она обнаружила среди подписчиков группы с творчеством и в заявках в друзья пользователя с никнеймом Игорь Волков.
Совершив по квартире опасное колесо и едва не сбив ногой бедную юкку, Ульяна подумала, что теперь сможет пошутить с Леной про то, что переиграла её. Младший брат, готовый с искусственным пистолетом защищать Воронеж – это, конечно, круто, но что ты, милая Лена, скажешь на то, что теперь в друзьях Ули появился самый настоящий воин с древним княжеским именем Игорь?
«Дятел и Гаубица»
Плавилось хмурое летнее утро, не предвещавшее ничего дурного для рядового гражданина России, сквозь неплотную пелену облаков пытались прорваться отряды солнечных лучей, чтобы пораньше выгнать тьму из всех углов, где та затаилась и упорно не желала уходить. Москва застыла и сладко спала, а вот одна её жительница только-только возвращалась домой под утро после ночёвки у подруги. Олеся вышла из метро и, поправляя то и дело съезжавшие с плеч лямки рюкзака, медленно брела в сторону дома, сжимая в кармане лёгкой куртки перцовку на всякий случай.
Вчера Олеся с подругой Дашей устроили по случаю закрытой сессии небольшую попойку, которая сопровождалась просмотром глупых сериалов и прослушиванием голосовых сообщений, которые пьяная Даша отправляла своим бывшим молодым людям. Далее следовали беседы о родственниках, косметике, религиозный спор и обсуждение романов Донцовой. В-общем – типичный вечер двух подружек, которые бог знает сколько не виделись.
Леся зашла в подъезд, вызвала лифт, нажала кнопку третьего этажа и прислонилась к зеркалу лбом – хотела спать ужасно, а у Дашки бы точно не заснула, потому что на новом месте отправление в царство Морфея давалось девушке особенно затруднительно. Оказавшись, наконец, в любимой двушке, Олеся кинула рюкзак на пол у двери, стащила обувь, раскидав мокасины по прихожей, кое-как помыла руки, слопала большой кусок колбасы – первое, что попалось под руку в холодильнике и, наплевав на всё прочее, бухнулась на свою кровать, не удосужившись даже разобрать её. Сон моментально настиг Лесю.
Проснулась она ближе к десяти от назойливых смсок, приходивших из разных мессенджеров и телеграмм-каналов. Откинув светло-русые растрёпанные волосы за спину, Леся неприлично широко зевнула, запустила в них руку, принялась разбирать ворох накопившихся сообщений, после прочтения первого же из них, громко вскричав на всю квартиру:
– Да ладно?! Вы чего там, все ку-ку что ли?
О «марше справедливости» и заявлении главы ЧВК Вагнер разве что дурак не слышал этим утром. Олеся схватилась за голову, зажмурив глаза: они собрались брать Москву! Животный страх за всё, что было ей дорого, разливался по телу быстрее змеиного яда – Леся чувствовала, что в груди становилось теснее с каждым новым прочитанным новостном постом.
А потом её словно холодной водой окатили: девушка тут же открыла контакты и набрала номер, молясь, чтобы на том конце провода была связь и возможность говорить.
Пошли гудки. Долгие, мучительно долгие, заставляющее сердце стучать как бешеное.
– Алло?– немного удивлённо прозвучало из трубки.
– Дятел! Слава богам! Пташ, ты сейчас где? – паника уже так отчётливо слышалась в интонациях Олеси, что она даже не пыталась её скрыть.
– В Ростове, конечно, новости почитай, Лесь! У меня пять минут на разговор с тобой максимум, начальство отпустило. Ты ведь знаешь, как у нас с дисциплиной, мне вообще нельзя сейчас ни с кем созваниваться – у нас операция, – мужской голос из телефона одновременно будоражил и услаждал слух девушки, которая, едва услышав любимого, заходила по комнате, теребя пальцами край футболки.
– Пташ, а Москва? А я? – не сдержавшись, Олеся заплакала навзрыд. – А мама? Ей же плохо может стать, давление подскочит и бабах! Ты что, отказаться не мог? Витька с тобой?
– Витёк остался в лагере. Может, он, конечно, и поступил правильно, но у меня назад пути нет. Я свой выбор сделал, – молодой человек вздохнул. – Скажи маме, что всё будет хорошо. Ты сейчас дома?
– А где же мне быть? Зубы мне не заговаривай, Саша! Ну почему у Витька мозгов всегда было больше, чем у тебя?! Ты же понимаешь, что я ему тоже позвоню! – Лесина истерика набирала обороты, а слёзы текли всё сильнее.
– Гаубица моя, Лесенька, послушай: мне сейчас надо идти в штаб, я потом тебе наберу, ты только успокойся! Я не думаю, что будет кровопролитие, но обещать ничего не могу. Витьку не звони, он ничего тебе не скажет. А сейчас выпей пустырник и поезжай к матери, хорошо? – Александр чуточку смягчился, его интонации стали спокойнее, такими, какими их помнила Олеся, когда они последний раз виделись полгода назад.
Тут же вспоминала девушка, как он ласково и снисходительно как-то раз назвал её гаубицей – они отдыхали на даче у Сашиных родителей и, поднимаясь по лестнице на второй этаж, Леся громко топала, как гремит колёсами мощное огнестрельное оружие. Но это воспоминание испарилось за секунду, потому что Леся испугалась. Они ведь с Дятлом могли и не увидеться больше никогда.
– И что ж за пёс тебя за хвост потянул в эту ЧВК? Хотя я знаю, что это Витёк, чтоб ему пусто было! Господи, я с тобой облысею не хуже твоего начальника! – страдальчески простонала Олеся, внезапно осознав, что потратила слишком много сил, расхаживая по комнате.
Усевшись на кровать, она продолжила:
– Санечка, душа моя, я тебя прошу, не убивай там никого! Я тебя люблю, понимаешь? Ладно, ты на Донбассе воюешь, там враги, а тут – свои, не убивай никого. Я не вынесу этого!
В динамике воцарилась тишина, на Чертановской – тоже. Несколько секунд молчания казались для Олеси настоящим адом и тянулись вечность, прежде чем Александр Климов, носивший позывной Дятел, уже совсем спокойно ответил ей:
– Олесь, я уже говорил, что ничего не могу обещать. Из Москвы не выезжай - тут власти начали блокировать все въезды в город, а лучше поезжай к матери и сиди с ней. Знай, что бы ни произошло, я всё равно останусь твоим Шурой, а главное, я тебя всё равно буду любить! Лесь, ты обещала, что выйдешь за меня, когда я приеду. Помнишь?
Леся сглотнула ком в горле, стёрла бледной ладонью слёзы, посмотрела на колечко с бриллиантом, которое не снимала практически никогда, на фотографию, стоявшую на столике, на их с Сашкой счастливые лица, на соседнюю фотку, где мама Леси пожимала её любимому вояке руку, на громко тикающие настенные часы – их первое совместное приобретение, на плотно затянутое тучами небо за окном, на любимые книги жениха, оставленные им перед отъездом на Донбасс, на себя саму в отражении зеркальной дверцы шкафа, и глухим, уже севшим от криков голосом произнесла, едва шевеля губами:
– Помню.
"Лохматый сводник"
«Обожаю военных, Вашим усам
пошёл бы мундир» (с)
из фильма «Барышня-крестьянка» 1995 года
Бетховен пронзительно заскулил, привставая на задние лапы и помахивая хвостом, и судя по его настойчивому завыванию, я поняла, что так просто поспать он мне не даст. Пришлось вылезать в восемь вечера из уютного кокона, расставаться с кроватью, быстро одеваться, делать себе наскоро будерброды в микроволновке, чтобы не умереть с голоду и выходить на улицу с большим чёрным лабрадором, который явно плевать хотел и на дождь за окном, и на вагнеровцев в Ростове.
Прочитав утром новости, я приняла твёрдое решение не выходить на улицу, а потому проспала весь день, и мой ненаглядный питомец вынужден был ходить на пелёнки до того момента, пока я не проснусь. С наступлением вечера Бетховен решил, что теперь пришла его очередь руководить нашей совместной жизнью и стал проситься погулять. И вот как объяснить ему, что это не лучшая идея? Но псу всё равно: мятеж мятежом, а гулять надо, хоть ты тресни!
Бетховен в моей жизни появился два года назад, когда от меня ушёл муж. Довольно банальная история получилась: в девятнадцать я влюбилась в симпатичного четверокурсника, прожила с ним три года, в двадцать три года вышла замуж, а потом, ещё после шести лет брака, развелась. Через два года после этого я решилась завести собаку и взяла у знакомой заводчицы очаровательного щенка лабрадора, который вырос в огромную чёрную псину с добрыми глазами и взбалмошным нравом. Я сразу полюбила Бетховена, а он – меня.
С разводом я смирилась довольно быстро, хотя периодически думала о подругах, уже давно живших с мужьями да детьми, а я, выгнавшая бывшего за порог, так и существовала со своим четвероногим другом и чувствовала себя вполне сносно. Иногда, правда, по вечерам подкатывала грусть, страшная тоска, побороть которую мог только опять же, Бетховен. Он как чувствовал, что мне тяжело, и приходил со своей лежанки ко мне, клал на колени морду и ласково глядел в глаза. А потом начинал облизывать руки и вилять хвостом, чтобы подбодрить меня, и чаще всего ему это удавалось.
Когда мы вышли из дома, я на минуту остановилась. А куда идти гулять с собакой, если мы живём почти в центре, а в нём повсюду вагнеры? До ближайшего парка было где-то тридцать минут ходьбы, а собачьих площадок я ещё в нашем районе не видела. Да и до парка идти по перекрытым улицам не представлялось возможным, потому что Бетховен, не приученный делать свои дела в городе, мог бы просто не вытерпеть.
Но всё-таки мы нашли небольшой сквер, и когда с самым важным делом было покончено, мы с Бетховеном собрались в обратный путь, причём старались идти как можно быстрее, чтобы не дай Бог, не встретить заполонивших город мужчин в форме на своём пути. Мой пёс никогда не видел танков и мог просто-напросто испугаться и выкинуть что-нибудь, а я не хотела такого развития событий.
Пришлось идти по Пушкинской улице, а не по привычному Будённовскому проспекту, который сейчас перекрыли. На нашем пути встречалось большое количество вагнеровцев и вышедших за ними понаблюдать зрителей, к числу которых невольно относились теперь и мы с Бетховеном. Он крутил во все стороны головой, удивлённо рассматривал танки и бронемашины, людей в зелёной форме, а я надеялась, что обстановка не сильно его беспокоила. Когда мы прошли мимо нескольких здоровенных машин на гусеницах, он обернулся на меня и поднял уши.
– Всё хорошо, малыш, всё нормально, – я погладила его по голове, слегка почёсывая, чтобы успокоить. – Это – танк, да. Страшная штука, ой какая страшная штука, да, Бетховен? Он тебя не слопает, не бойся. Ну идём, идём…
Пока мы продвигались дальше, я с не меньшим любопытством, чем мой любимый пёс, разглядывала ставший для меня экзотическим городской пейзаж. Машины цвета хаки стояли почти у каждого дома, мимо них ходили люди, а гражданские кучковались возле кафе, магазинов и ресторанов, не расставаясь при этом с телефонами. Я словно не узнавала родные улицы, по которым ещё маленькой девочкой ходила за руку с бабушкой и мамой, а потом с бывшим мужем.
Задумавшись, я не заметила, что ослабила повадок и собака бежала сильно впереди меня. Мы свернули на менее людную улицу и как раз проходили мимо магазина вейпов и табака, куда я заходила с завидной частотой, потому что начала курить ещё давно, когда жила с бывшим. Но слишком поздно я заметила, что на ступеньках магазина сидел вагнеровец, задумчиво глядевший на происходившее. На нём не было маски, и я со своим плохим зрением всё-таки разглядела коротко постриженную голову молодого мужчины примерно моего возраста. Особенно мне понравился его орлиный нос, такой же, как у моего папы. Периодически он прикладывался к вейпу, выдыхая в воздух клубы дыма, которые тут же растворялись.
Виляя хвостом, Бетховен, словно к старому знакомому, подошёл к нему и начал нюхать его обувь и автомат, лежавший у него на коленях, а мужчина в свою очередь погладил пса по лоснившемуся шерстяному боку, отчего Бетховена накрыл дикий восторг. Я в недоумении тут же подошла к собаке.
– Бетховен, не приставай! – пёс будто меня не слышал. – Я сказала, не приставай! Господи ты боже мой, идём, не лезь к людям, липучка!
Молодой человек поднял голову и, не переставая почёсывать моего друга за ухом, спросил:
– Это Ваше чудо?
– А чьё же ещё, – я кивнула и подошла к Бетховену, а тот, увидев меня, тут же начал радостно повизгивать.
– У моих родителей тоже лабрадор живёт, только девочка. Красивая, но старая уже, болеет часто, – вздохнул вагнеровец и снова вдохнул ядовитый дым из курилки.
– Эх, Вы тоже эту дрянь курите… – я невесело вздохнула. – Это какой-то бич нашего времени! Я восемь лет курю, в вузе начала, когда мода такая была. А Вы?
– Я недавно начал, незадолго до отправки на фронт. Думаю бросить, но сами понимаете, привык и уже не охота.
Бетховен, слушавший наш диалог и, разумеется, ничего не понимавший, снова начал обнюхивать мужчину. Видимо, ему стало скучно. В порыве искреннего интереса пёс встал передними лапами на ногу молодого человека, а когда убрал их, то на штанине остались два мокрых следа. Мой собеседник рассмеялся.
– Да что ж это такое, а? Сидеть, я говорю, Бетховен! – я раздражённо окликнула собаку.
– А как Вас зовут? А то я знаю только имя Вашей собаки.
– Пелагея. Только не спрашивайте про имя, у меня маман с бурной фантазией, – я протянула ему руку.
– У Вас красивое имя, Пелагея. А я – Максим, – сняв с руки чёрную перчатку, он пожал мою ладонь, ненадолго задержавшись перед тем, как её отпустить. Бетховен радостно запрыгал на месте, словно у него был день рождения.
– Впервые вижу, чтобы этот товарищ так чему-то радовался… Бетховен, ну что с тобой такое, а?
– Скажите, а почему Вы так пса назвали? Я просто знаю, что в Москве есть зоомагазин «Бетховен».
– Ну просто он очень любил классику слушать, особенно, когда я играла Бетховена на пианино, так кайфовал, что порой засыпал под музыку. Я долго думала, как его назвать, а потом утром как-то раз проснулась и подумала: а вот и имечко для друга! – я усмехнулась. – Вот у нас прямо целый концерт: и Вагнер, и Бетховен. Ещё Баха не хватает, честное слово!
Поняв, что наша беседа будет долгой, я присела рядом с Максимом на ступеньку, достала свою курилку и тоже затянулась. Бетховен улёгся у моих ног, положив на передние лапы голову, периодически поднимая её, чтобы получить обязательную порцию поглаживаний от меня или Максима.
В тот момент, сидя рядом с этим человеком, я совершенно не думала о том, что он чем-то может быть опасен, что он где-то далеко убивает людей, что почему-то он понравился Бетховену да и мне, не буду кривить душой. За время разговора мы успели не только рассказать друг о другу всяких мелочах из жизни, но и перейти на «ты», чему я была несказанно рада.
Между тем в городе совсем стемнело, зажглись фонари, улица зажила своей вечерней жизнью, а людей, решивших посмотреть на вагнеровцев, стало ещё больше. Оркестрантов никто не боялся, и люди, в особенности женщины, смело подходили к ним и о чём-то с ними говорили, а через какое-то время я заметила группу парней с флагами ЧВК Вагнер. Максим улыбнулся, проследив за направлением моего взгляда.
– Будь мой папа здесь, тоже бы с флагом вышел, – сказала я и тоже улыбнулась. – Он вас обожает. Работает ортопедом, и у него в кабинете висит плакат с вашей эмблемой, под ним стоит статуэтка Будды, рядом в рамке – снимок ноги, а на окне – икона православная. Представляешь, Максим? Приходит к нему как-то мой знакомый на приём, осматривает кабинет, хихикает и спрашивает, мол, а как так? Папа на него смотрит так сурово и говорит: «У меня отец буддист, мать мусульманка, а бабушка – христианка. Мне всё можно, а Вам, юноша, в такой обуви ходить нельзя!»
– Я бы поболтал с твоим папой.
– Может, когда-нибудь и поговоришь.
Во влажном воздухе раздалось несколько сигнальных выстрелов, от испуга Бетховен вскочил и пронзительно залаял. Максим достал телефон, сощурившись, прочитал сообщение, поступившее, видимо, от товарища по оружию, и ответив ему, убрал мобильник в карман. Затем он поднялся, и я последовала его примеру.
– Поступил приказ от начальства нам покинуть Ростов, – почему-то печально сказал Максим. – А не дашь мне свой телеграмм?
– С удовольствием! – я показала ему свой ник и, когда Максим записал его к себе, спросила: – А ты куда сейчас?
– Сначала в лагерь, а там поглядим.
Мы распрощались через десять минут, до места сбора товарищей Максима дошли вместе. Бетховен, необыкновенно счастливый и окрылённый непонятно чем, крутился вокруг нас и путался под ногами. В другое время пёс потянул бы меня домой, чтобы поскорее получить ужин, но сейчас он, казалось, совершенно про это забыл. Подойдя к одной из машин, в которой сидели коллеги Максима, я посмотрела на толпу людей, собравшихся проводить своих героев. Макс ловко подтянулся и тоже оказался среди товарищей в кузове машины, а потом махнул мне рукой, перегибаясь через бортик.
– Пелагея, мы с тобой ещё увидимся. Я обязательно напишу.
– Я буду ждать, – я подмигнула и, увидев, что Бетховен встал на задние лапы, с трудом приподняла его и подтянула, чтобы он смог попрощаться как следует с Максимом.
– Ну что, Бетховен, до встречи. Ты классный, – Макс в последний раз ласково потрепал пса по голове.
Колонны тронулись, люди отходили с перегороженной улицы, между машинами заходили вагнеровцы, стали залезать в машины, махать руками провожавшим их, а мне махал Максим, улыбаясь так радостно, словно мы знали друг друга давно. Машины разворачивались и медленно одна за другой уезжали вдаль, пропадая в ночной мгле, которую периодически сменяли брызги фонарного света. Как и многие другие, я снимала на телефон уходившую из города колонну и некоторые фотографии выкладывала к себе в социальные сети, чтобы сохранить там воспоминание об этом необычном дне.
Бетховен заметно приуныл, сел на асфальт и протяжно завыл, задрав морду к мрачным небесам, и мне пришлось прекратить съёмку, чтобы уделить псу немного внимания.
– Ну? Чего ты воешь, как тамбовский волк? Не переживай ты так, может быть, мы с Максимом ещё увидимся, – словно поняв меня, Бетховен перестал выть и поднял уши, будто почувствовав надежду в моём голосе.
Вздохнув, я потянула собаку за поводок, и мы отправились домой в нашу любимую квартиру, где меня ждал телевизор с новостями, а Бетховена – тарелка специально сваренной для него гречки с курицей.
Она не спала всю ночь, думая, что и как повернётся в судьбе её родного города, переживая за родителей, которые сейчас, наверное, тряслись от страха, так как жили на окраине Ростова. Она слушала музыку для медитаций, стояла с кистями в руках у белого холста, который уже неделю не мог расцветиться новыми красками и образами. Закончившая в этом году художественное училище Ульяна Баранова поклялась себе в начале лета, что будет каждый день рисовать хотя бы по наброску, а лучше – по два, но, к сожалению, новые идеи не появлялись, а рисовать бездумно девушке не хотелось. Автопортреты, с которых улыбалось широкое миловидное веснушчатое лицо, обрамлённое кудрями до плеч, порядком уже надоели, а портреты знакомых, стоявшие десятками в кладовке, глаз уже не радовали, как минимум потому, что с большинством людей на этих холстах Ульяна перестала общаться.
Ну вы подумайте, о чём говорить с людьми, которые заявляют, что художник всем должен? «Продавай картины дёшево (вот эта мазня за такие деньги?!), сделай по-приятельски скидку, нарисуй подругу тёти моей троюродной сестры, не поднимай цены каждый год, всех клиентов распугаешь!» Довольно раздражающе, не так ли?
А ещё родители очень любили приседать ей на уши со словами о том, что художники, дескать, все поголовно алкаши, наркоманы, бомжи и не приносят общественности никакой пользы. Разумеется, мама тыкала в нос дочери успехами её старшей сестры, которая вышла в двадцать три года замуж и теперь воспитывала двух неугомонных сыновей. Уля племянников любила и улыбалась, когда они, картавя, называли её «тётя Уяна», но девушку вполне устраивала её деятельность и статус одинокого волка, который зарабатывает заказами разных людей, выполняя их прихоти.
Со вчерашнего вечера и до самого утра отец звонил чуть ли не через каждые десять минут и сообщал о том, что армия Пригожина делала по мере движения на Ростов, а мать молча сидела на кухне с трагедией на лице, полностью уверив себя в том, что всё пропало и нет смысла истерить. На это Уля только вздыхала: она жила от центра далеко, её никто трогать не будет, по крайней мере, девушка на это надеялась. Тем более, когда вдохновение не посещало Улю, вылезать на улицу не хотелось, а альтернативой оставались скучные сериалы, чай, плед и однотипные картины, ожидавшие в скором времени отправки к клиентам по почте.
О деятельности вагнеров на территории Донбасса и вообще об их существовании Баранова не знала ровным счётом ничего, поэтому, когда ей в три часа ночи позвонил отец и велел не выходить из дома, девушка ничего не поняла и решила, что нужно себя чем-то занять, чтобы отвлечься от происходящего. Обычно это помогало и Ульяна могла часами не отходить от мольберта и даже не есть, чтобы всё свое свободное время посвятить искусству. Ни одной идеи сегодня в голову не пришло, поэтому Баранова со вздохом отложила кисти, сняла фартук и вылила из баночки нетронутую воду в большой цветочный горшок, в котором доживала свои дни старая юкка.
Достав телефон, Уля стала листать ленту новостей, и по мере того, как глаза поглощали строчки различных сообщений и статей, понимание ситуации постепенно приходило к ней. На часах было где-то половина седьмого утра, Вагнеры уже вошли в Ростов, в сеть сыпались фото и видео с площади и центральных улиц, сделанные очевидцами. Комментарии были разными: кто-то восхищался и приветствовал героев России, а кто-то в страхе писал длиннющие посты о том, что пора собирать монатки и уезжать из города, пока ещё можно.
Уставшая от смсок отца, в которых содержались разного вида инструкции по эвакуации, Уля по видеосвязи позвонила Лене Савченко, своей старой подруге из художественного училища, которая, очевидно, тоже не спала этой ночью.
– Привет, Ленка, ты представляешь, у нас тут такое… – едва на том конце послышалось немного нервное «алло», затараторила Баранова, широко раскрытыми глазами сверля появившееся на экране лицо подруги.
– Да я знаю, знаю! У меня все на ногах сейчас, а мелкий – ты только представь себе – взял игрушечный пистолет и заявил, что будет Воронеж защищать, если они туда пойдут! – Лена в трубке хохотнула и вышла в другую комнату, чтобы её семья не подслушивала.
– Ну герой, прямо как из мультика про Чипа и Дейла! Десять лет пацану, – присвистнула Уля: – А ты что делаешь сейчас?
Ленка мученически обернулась на плохо прикрытую дверь и, понизив голос, сказала:
– Мама, вон, с давлением лежит, отец с ней сидит и в телефоне новости вслух читает, а я уже не могу в этом дурдоме находиться! Так ещё и дядя звонит из Донецка, паникует. Я сейчас к Артёму поеду, у него родители в Сибирь вздумали уехать. С ним пересижу, а там поглядим. А ты что, опять над пустым холстом чахнешь?
– К сожалению. Так хотела отвлечься, привести мысли в порядок, но, как назло, ни одной идеи, – сказав это, Ульяна развернула камеру, показывая подруге белые полотна и свои попытки убраться в квартире.
– Да-а-а-а, дело плохо, сестра, – лицо Ленки погрустнело, ибо она прониклась тяжёлым положением Ули.
Внезапно Савченко завизжала от восторга и запрыгала на месте. Уля подняла бровь:
– Ты чего там? Истерика проникла в твой мозг? Мы её теряем, коллеги!
– Баранова, ты и в самом деле овца! Вот же оно, вдохновение, само к тебе приехало! Садись в тачку и дуй в центр, сядь там да малюй их, сколько твоей душе угодно! Я бы сама поехала, но я в Воронеже, да и меня мой ненаглядный Тёма убьёт и скажет, что я с большей охотой нарисую стадо мужиков в форме, чем его. Дерзай! Ты меня слышишь, нет? – азарт прямо-таки переполнял Лену.
– Лен, ты серьёзно? Сейчас власти предостерегли жителей и попросили воздержаться от поездок в центр, а ты меня в самое пекло хочешь отправить?
– Ой, да я тебя умоляю, попросили! Там, небось, зрителей собралось, как в Колизее! Короче, слушай меня и поезжай, пока там все мужики не разбежались, а то и не увидишь нормальных потом…
Ульяна задумалась: ребята из ЧВК явно заняты в центре своими делами, так что для неё теоретически не представляли угрозы. В сердце тут же появилось знакомое тепло, появляющееся обычно в моменты прихода музы, и, представив свои будущие творения, девушка радостно закивала, услышав предложение подруги.
Наскоро попрощавшись с Леной, Ульяна достала свой любимый рюкзак, сложила в него все виды простых карандашей в двух пеналах, альбом, ластики, бутылку воды, наскоро закрыла квартиру, села в машину и рванула в центр.
Пока она ехала, моросящий дождь прекратился, но небо всё ещё было плотно затянуто тучами, висевшими довольно низко. На центральных улицах Ростова-на-Дону, несмотря на обилие военных и техники, жизнь шла своим чередом. Люди заходили в магазины, гуляли с собаками, дворники подметали улицу, но чаще всего все снимали приехавших вагнеров на телефоны или делали фотографии на фоне больших танков, которые либо ехали сами, продавливая гусеницами асфальт, либо перевозились на специальных грузовых платформах.
Сами вагнеровцы ходили по улицам, расставляли технику, сидели на ступенях магазинов и в-целом вели себя вполне мирно, отгоняя любопытных гражданских разве что от главного штаба ЮАО, куда должно было прибыть высокое начальство.
Часы показывали восемь утра, но город бурлил словно вечером в час пик. Уля припарковала машину возле бордюра недалеко от кафе, которое было сейчас закрыто и располагалось на возвышении. Поднявшись на мраморную заполненную немногочисленными зрителями веранду, девушка прошла по ней, и, выбрав удачное место напротив огромного танка, который перегородил улицу, выудила из багажника рюкзак и маленькую табуреточку, чтобы было удобнее и принялась раскладывать свои принадлежности.
Опьянённая радостью Ульяна сразу приступила к рисованию. Карандаш ловко бегал по бумаге, и постепенно из хаотичных линий стали появляться черты лица молодого человека с автоматом, стоявшего как раз у входа в какое-то административное учреждение. К сожалению, из-за камуфляжа и форменной маски можно было рассмотреть только его пронзительно смотрящие, чуть сощуренные светло-зелёные глаза да густые чёрные брови, сосредоточенно сдвинутые к переносице.
– Ну какой типаж! – бормоча себе под нос, девушка старательно водила карандашом по страницам блокнота.
– Смотрите, что делает, во девка даёт! – шептались вокруг люди, удивлённо показывая пальцами и телефонами на Ульяну, которая, казалось, совершенно ни о чём, кроме своего творчества, не думала.
Её ничуть не беспокоило то, что люди фотографировали её и выкладывали в социальные сети, даже в глубине души девушка надеялась, что в сети найдутся поклонники её творчества.
– Извините, молодой человек, а Вы можете не отворачиваться? Я Ваш взгляд теряю! – обратилась она к вагнеровцу, который, наблюдая за снующими туда-сюда сослуживцами, отвернулся от неё,
– Вы мне? – подняв брови, удивлённо отозвался парень.
– Ну да, Вам! – сказав это, Баранова вдруг смутилась и опустила взгляд, а потом, заметив, что вагнеровец смотрел на неё спокойно и не злился, заговорила чуть смелее:
– Простите, я просто всегда моделей прошу не дёргаться. Ой, а вы не против, что я Вас рисую?
Тот покачал головой и сквозь маску Уля смогла разглядеть мелькнувшую под плотной тканью улыбку. Девушка тоже улыбнулась и вернулась к наброску, стараясь не обращать внимание на твёрдый взгляд, направленный на неё. Давно на неё никто не смотрел так заинтересованно, это льстило, но Ульяна всё равно старалась не расслабляться и быть настороже, а то ещё погонят отсюда и прощай, вдохновение…
– А почему Вы приехали именно нас рисовать? – полюбопытствовал парень.
– Вдохновения не было, а вы появились, так оно тут как тут! – отшутилась Ульяна.
– И Вам не страшно?
– А чего бояться? Мой главный страх – остаться без идей для рисования.
Разворот альбома постепенно заполнялся деталями, и уже полностью было готово небо, городской пейзаж сзади и здание, и оставался сам парень с закрытым лицом. Баранова уже вошла во вкус и даже напевала что-то себе под нос, наслаждаясь процессом, и ей стало на миг очень неприятно, когда молчавший до этого момента молодой человек своим низким красивым голосом сказал, что ей лучше уйти, потому что скоро прибудет начальство, и не одобрит, если увидит его рядом с ней. Вздохнув, Ульяна кивнула и стала нехотя собираться, жалея, что самое красивое, то бишь парня, закончить сможет лишь дома. Почему-то расставание с ним казалось ей чертовски неправильным, что-то внутри неё противилось тому, чтобы просто уехать и забыть сегодняшний перформанс.
– Извините, что надоедаю, а не могли бы Вы показать лицо на секунду, пожалуйста? Я не буду Вас фотографировать и прочее, мне бы просто запомнить, – обратилась она к парню с довольно странной для обычного человека и абсолютно нормальной для художника просьбой.
– Вообще-то не положено, но если Вы потом мне скинете результат, то сделаю исключение.
– Да без проблем! Меня многие в Ростове и за его пределами знают: в ВК наберите «Мир фантазий Ульяны Барановой», и там будет моя группа. Сможете оценить рисунок там, я его потом выложу, – девушка довольно улыбнулась и откинула за спину волосы.
– Я это запомню. Меня, кстати, Игорь зовут, – молодой человек оглянулся и, убедившись, что его никто не видел из сослуживцев, снял маску с головы, обнажив мужественное загорелое лицо с глубоким уверенным взглядом и острыми скулами. Красавец, Аполлон, Бельведерский, восторженно подумала Ульяна, во все глаза глядя на Игоря. За таким как за каменной стеной…
Вскоре юноша снова надел маску и снова лишь глаза остались смотреть на то, как Уля в спешке запихивала всё обратно в багажник. Когда с этим было покончено, Баранова собралась уже садиться за руль, но Игорь окликнул её:
– Я Вас обязательно найду, Ульяна!
– Жду Вас в своей группе, Игорь. Была рада знакомству!
Домой девушка возвращалась в приподнятом настроении, врубив на полную громкость песни Пугачёвой и радуясь неизвестно чему. Приехав домой, она обнаружила среди подписчиков группы с творчеством и в заявках в друзья пользователя с никнеймом Игорь Волков.
Совершив по квартире опасное колесо и едва не сбив ногой бедную юкку, Ульяна подумала, что теперь сможет пошутить с Леной про то, что переиграла её. Младший брат, готовый с искусственным пистолетом защищать Воронеж – это, конечно, круто, но что ты, милая Лена, скажешь на то, что теперь в друзьях Ули появился самый настоящий воин с древним княжеским именем Игорь?
«Дятел и Гаубица»
Плавилось хмурое летнее утро, не предвещавшее ничего дурного для рядового гражданина России, сквозь неплотную пелену облаков пытались прорваться отряды солнечных лучей, чтобы пораньше выгнать тьму из всех углов, где та затаилась и упорно не желала уходить. Москва застыла и сладко спала, а вот одна её жительница только-только возвращалась домой под утро после ночёвки у подруги. Олеся вышла из метро и, поправляя то и дело съезжавшие с плеч лямки рюкзака, медленно брела в сторону дома, сжимая в кармане лёгкой куртки перцовку на всякий случай.
Вчера Олеся с подругой Дашей устроили по случаю закрытой сессии небольшую попойку, которая сопровождалась просмотром глупых сериалов и прослушиванием голосовых сообщений, которые пьяная Даша отправляла своим бывшим молодым людям. Далее следовали беседы о родственниках, косметике, религиозный спор и обсуждение романов Донцовой. В-общем – типичный вечер двух подружек, которые бог знает сколько не виделись.
Леся зашла в подъезд, вызвала лифт, нажала кнопку третьего этажа и прислонилась к зеркалу лбом – хотела спать ужасно, а у Дашки бы точно не заснула, потому что на новом месте отправление в царство Морфея давалось девушке особенно затруднительно. Оказавшись, наконец, в любимой двушке, Олеся кинула рюкзак на пол у двери, стащила обувь, раскидав мокасины по прихожей, кое-как помыла руки, слопала большой кусок колбасы – первое, что попалось под руку в холодильнике и, наплевав на всё прочее, бухнулась на свою кровать, не удосужившись даже разобрать её. Сон моментально настиг Лесю.
Проснулась она ближе к десяти от назойливых смсок, приходивших из разных мессенджеров и телеграмм-каналов. Откинув светло-русые растрёпанные волосы за спину, Леся неприлично широко зевнула, запустила в них руку, принялась разбирать ворох накопившихся сообщений, после прочтения первого же из них, громко вскричав на всю квартиру:
– Да ладно?! Вы чего там, все ку-ку что ли?
О «марше справедливости» и заявлении главы ЧВК Вагнер разве что дурак не слышал этим утром. Олеся схватилась за голову, зажмурив глаза: они собрались брать Москву! Животный страх за всё, что было ей дорого, разливался по телу быстрее змеиного яда – Леся чувствовала, что в груди становилось теснее с каждым новым прочитанным новостном постом.
А потом её словно холодной водой окатили: девушка тут же открыла контакты и набрала номер, молясь, чтобы на том конце провода была связь и возможность говорить.
Пошли гудки. Долгие, мучительно долгие, заставляющее сердце стучать как бешеное.
– Алло?– немного удивлённо прозвучало из трубки.
– Дятел! Слава богам! Пташ, ты сейчас где? – паника уже так отчётливо слышалась в интонациях Олеси, что она даже не пыталась её скрыть.
– В Ростове, конечно, новости почитай, Лесь! У меня пять минут на разговор с тобой максимум, начальство отпустило. Ты ведь знаешь, как у нас с дисциплиной, мне вообще нельзя сейчас ни с кем созваниваться – у нас операция, – мужской голос из телефона одновременно будоражил и услаждал слух девушки, которая, едва услышав любимого, заходила по комнате, теребя пальцами край футболки.
– Пташ, а Москва? А я? – не сдержавшись, Олеся заплакала навзрыд. – А мама? Ей же плохо может стать, давление подскочит и бабах! Ты что, отказаться не мог? Витька с тобой?
– Витёк остался в лагере. Может, он, конечно, и поступил правильно, но у меня назад пути нет. Я свой выбор сделал, – молодой человек вздохнул. – Скажи маме, что всё будет хорошо. Ты сейчас дома?
– А где же мне быть? Зубы мне не заговаривай, Саша! Ну почему у Витька мозгов всегда было больше, чем у тебя?! Ты же понимаешь, что я ему тоже позвоню! – Лесина истерика набирала обороты, а слёзы текли всё сильнее.
– Гаубица моя, Лесенька, послушай: мне сейчас надо идти в штаб, я потом тебе наберу, ты только успокойся! Я не думаю, что будет кровопролитие, но обещать ничего не могу. Витьку не звони, он ничего тебе не скажет. А сейчас выпей пустырник и поезжай к матери, хорошо? – Александр чуточку смягчился, его интонации стали спокойнее, такими, какими их помнила Олеся, когда они последний раз виделись полгода назад.
Тут же вспоминала девушка, как он ласково и снисходительно как-то раз назвал её гаубицей – они отдыхали на даче у Сашиных родителей и, поднимаясь по лестнице на второй этаж, Леся громко топала, как гремит колёсами мощное огнестрельное оружие. Но это воспоминание испарилось за секунду, потому что Леся испугалась. Они ведь с Дятлом могли и не увидеться больше никогда.
– И что ж за пёс тебя за хвост потянул в эту ЧВК? Хотя я знаю, что это Витёк, чтоб ему пусто было! Господи, я с тобой облысею не хуже твоего начальника! – страдальчески простонала Олеся, внезапно осознав, что потратила слишком много сил, расхаживая по комнате.
Усевшись на кровать, она продолжила:
– Санечка, душа моя, я тебя прошу, не убивай там никого! Я тебя люблю, понимаешь? Ладно, ты на Донбассе воюешь, там враги, а тут – свои, не убивай никого. Я не вынесу этого!
В динамике воцарилась тишина, на Чертановской – тоже. Несколько секунд молчания казались для Олеси настоящим адом и тянулись вечность, прежде чем Александр Климов, носивший позывной Дятел, уже совсем спокойно ответил ей:
– Олесь, я уже говорил, что ничего не могу обещать. Из Москвы не выезжай - тут власти начали блокировать все въезды в город, а лучше поезжай к матери и сиди с ней. Знай, что бы ни произошло, я всё равно останусь твоим Шурой, а главное, я тебя всё равно буду любить! Лесь, ты обещала, что выйдешь за меня, когда я приеду. Помнишь?
Леся сглотнула ком в горле, стёрла бледной ладонью слёзы, посмотрела на колечко с бриллиантом, которое не снимала практически никогда, на фотографию, стоявшую на столике, на их с Сашкой счастливые лица, на соседнюю фотку, где мама Леси пожимала её любимому вояке руку, на громко тикающие настенные часы – их первое совместное приобретение, на плотно затянутое тучами небо за окном, на любимые книги жениха, оставленные им перед отъездом на Донбасс, на себя саму в отражении зеркальной дверцы шкафа, и глухим, уже севшим от криков голосом произнесла, едва шевеля губами:
– Помню.
"Лохматый сводник"
«Обожаю военных, Вашим усам
пошёл бы мундир» (с)
из фильма «Барышня-крестьянка» 1995 года
Бетховен пронзительно заскулил, привставая на задние лапы и помахивая хвостом, и судя по его настойчивому завыванию, я поняла, что так просто поспать он мне не даст. Пришлось вылезать в восемь вечера из уютного кокона, расставаться с кроватью, быстро одеваться, делать себе наскоро будерброды в микроволновке, чтобы не умереть с голоду и выходить на улицу с большим чёрным лабрадором, который явно плевать хотел и на дождь за окном, и на вагнеровцев в Ростове.
Прочитав утром новости, я приняла твёрдое решение не выходить на улицу, а потому проспала весь день, и мой ненаглядный питомец вынужден был ходить на пелёнки до того момента, пока я не проснусь. С наступлением вечера Бетховен решил, что теперь пришла его очередь руководить нашей совместной жизнью и стал проситься погулять. И вот как объяснить ему, что это не лучшая идея? Но псу всё равно: мятеж мятежом, а гулять надо, хоть ты тресни!
Бетховен в моей жизни появился два года назад, когда от меня ушёл муж. Довольно банальная история получилась: в девятнадцать я влюбилась в симпатичного четверокурсника, прожила с ним три года, в двадцать три года вышла замуж, а потом, ещё после шести лет брака, развелась. Через два года после этого я решилась завести собаку и взяла у знакомой заводчицы очаровательного щенка лабрадора, который вырос в огромную чёрную псину с добрыми глазами и взбалмошным нравом. Я сразу полюбила Бетховена, а он – меня.
С разводом я смирилась довольно быстро, хотя периодически думала о подругах, уже давно живших с мужьями да детьми, а я, выгнавшая бывшего за порог, так и существовала со своим четвероногим другом и чувствовала себя вполне сносно. Иногда, правда, по вечерам подкатывала грусть, страшная тоска, побороть которую мог только опять же, Бетховен. Он как чувствовал, что мне тяжело, и приходил со своей лежанки ко мне, клал на колени морду и ласково глядел в глаза. А потом начинал облизывать руки и вилять хвостом, чтобы подбодрить меня, и чаще всего ему это удавалось.
Когда мы вышли из дома, я на минуту остановилась. А куда идти гулять с собакой, если мы живём почти в центре, а в нём повсюду вагнеры? До ближайшего парка было где-то тридцать минут ходьбы, а собачьих площадок я ещё в нашем районе не видела. Да и до парка идти по перекрытым улицам не представлялось возможным, потому что Бетховен, не приученный делать свои дела в городе, мог бы просто не вытерпеть.
Но всё-таки мы нашли небольшой сквер, и когда с самым важным делом было покончено, мы с Бетховеном собрались в обратный путь, причём старались идти как можно быстрее, чтобы не дай Бог, не встретить заполонивших город мужчин в форме на своём пути. Мой пёс никогда не видел танков и мог просто-напросто испугаться и выкинуть что-нибудь, а я не хотела такого развития событий.
Пришлось идти по Пушкинской улице, а не по привычному Будённовскому проспекту, который сейчас перекрыли. На нашем пути встречалось большое количество вагнеровцев и вышедших за ними понаблюдать зрителей, к числу которых невольно относились теперь и мы с Бетховеном. Он крутил во все стороны головой, удивлённо рассматривал танки и бронемашины, людей в зелёной форме, а я надеялась, что обстановка не сильно его беспокоила. Когда мы прошли мимо нескольких здоровенных машин на гусеницах, он обернулся на меня и поднял уши.
– Всё хорошо, малыш, всё нормально, – я погладила его по голове, слегка почёсывая, чтобы успокоить. – Это – танк, да. Страшная штука, ой какая страшная штука, да, Бетховен? Он тебя не слопает, не бойся. Ну идём, идём…
Пока мы продвигались дальше, я с не меньшим любопытством, чем мой любимый пёс, разглядывала ставший для меня экзотическим городской пейзаж. Машины цвета хаки стояли почти у каждого дома, мимо них ходили люди, а гражданские кучковались возле кафе, магазинов и ресторанов, не расставаясь при этом с телефонами. Я словно не узнавала родные улицы, по которым ещё маленькой девочкой ходила за руку с бабушкой и мамой, а потом с бывшим мужем.
Задумавшись, я не заметила, что ослабила повадок и собака бежала сильно впереди меня. Мы свернули на менее людную улицу и как раз проходили мимо магазина вейпов и табака, куда я заходила с завидной частотой, потому что начала курить ещё давно, когда жила с бывшим. Но слишком поздно я заметила, что на ступеньках магазина сидел вагнеровец, задумчиво глядевший на происходившее. На нём не было маски, и я со своим плохим зрением всё-таки разглядела коротко постриженную голову молодого мужчины примерно моего возраста. Особенно мне понравился его орлиный нос, такой же, как у моего папы. Периодически он прикладывался к вейпу, выдыхая в воздух клубы дыма, которые тут же растворялись.
Виляя хвостом, Бетховен, словно к старому знакомому, подошёл к нему и начал нюхать его обувь и автомат, лежавший у него на коленях, а мужчина в свою очередь погладил пса по лоснившемуся шерстяному боку, отчего Бетховена накрыл дикий восторг. Я в недоумении тут же подошла к собаке.
– Бетховен, не приставай! – пёс будто меня не слышал. – Я сказала, не приставай! Господи ты боже мой, идём, не лезь к людям, липучка!
Молодой человек поднял голову и, не переставая почёсывать моего друга за ухом, спросил:
– Это Ваше чудо?
– А чьё же ещё, – я кивнула и подошла к Бетховену, а тот, увидев меня, тут же начал радостно повизгивать.
– У моих родителей тоже лабрадор живёт, только девочка. Красивая, но старая уже, болеет часто, – вздохнул вагнеровец и снова вдохнул ядовитый дым из курилки.
– Эх, Вы тоже эту дрянь курите… – я невесело вздохнула. – Это какой-то бич нашего времени! Я восемь лет курю, в вузе начала, когда мода такая была. А Вы?
– Я недавно начал, незадолго до отправки на фронт. Думаю бросить, но сами понимаете, привык и уже не охота.
Бетховен, слушавший наш диалог и, разумеется, ничего не понимавший, снова начал обнюхивать мужчину. Видимо, ему стало скучно. В порыве искреннего интереса пёс встал передними лапами на ногу молодого человека, а когда убрал их, то на штанине остались два мокрых следа. Мой собеседник рассмеялся.
– Да что ж это такое, а? Сидеть, я говорю, Бетховен! – я раздражённо окликнула собаку.
– А как Вас зовут? А то я знаю только имя Вашей собаки.
– Пелагея. Только не спрашивайте про имя, у меня маман с бурной фантазией, – я протянула ему руку.
– У Вас красивое имя, Пелагея. А я – Максим, – сняв с руки чёрную перчатку, он пожал мою ладонь, ненадолго задержавшись перед тем, как её отпустить. Бетховен радостно запрыгал на месте, словно у него был день рождения.
– Впервые вижу, чтобы этот товарищ так чему-то радовался… Бетховен, ну что с тобой такое, а?
– Скажите, а почему Вы так пса назвали? Я просто знаю, что в Москве есть зоомагазин «Бетховен».
– Ну просто он очень любил классику слушать, особенно, когда я играла Бетховена на пианино, так кайфовал, что порой засыпал под музыку. Я долго думала, как его назвать, а потом утром как-то раз проснулась и подумала: а вот и имечко для друга! – я усмехнулась. – Вот у нас прямо целый концерт: и Вагнер, и Бетховен. Ещё Баха не хватает, честное слово!
Поняв, что наша беседа будет долгой, я присела рядом с Максимом на ступеньку, достала свою курилку и тоже затянулась. Бетховен улёгся у моих ног, положив на передние лапы голову, периодически поднимая её, чтобы получить обязательную порцию поглаживаний от меня или Максима.
В тот момент, сидя рядом с этим человеком, я совершенно не думала о том, что он чем-то может быть опасен, что он где-то далеко убивает людей, что почему-то он понравился Бетховену да и мне, не буду кривить душой. За время разговора мы успели не только рассказать друг о другу всяких мелочах из жизни, но и перейти на «ты», чему я была несказанно рада.
Между тем в городе совсем стемнело, зажглись фонари, улица зажила своей вечерней жизнью, а людей, решивших посмотреть на вагнеровцев, стало ещё больше. Оркестрантов никто не боялся, и люди, в особенности женщины, смело подходили к ним и о чём-то с ними говорили, а через какое-то время я заметила группу парней с флагами ЧВК Вагнер. Максим улыбнулся, проследив за направлением моего взгляда.
– Будь мой папа здесь, тоже бы с флагом вышел, – сказала я и тоже улыбнулась. – Он вас обожает. Работает ортопедом, и у него в кабинете висит плакат с вашей эмблемой, под ним стоит статуэтка Будды, рядом в рамке – снимок ноги, а на окне – икона православная. Представляешь, Максим? Приходит к нему как-то мой знакомый на приём, осматривает кабинет, хихикает и спрашивает, мол, а как так? Папа на него смотрит так сурово и говорит: «У меня отец буддист, мать мусульманка, а бабушка – христианка. Мне всё можно, а Вам, юноша, в такой обуви ходить нельзя!»
– Я бы поболтал с твоим папой.
– Может, когда-нибудь и поговоришь.
Во влажном воздухе раздалось несколько сигнальных выстрелов, от испуга Бетховен вскочил и пронзительно залаял. Максим достал телефон, сощурившись, прочитал сообщение, поступившее, видимо, от товарища по оружию, и ответив ему, убрал мобильник в карман. Затем он поднялся, и я последовала его примеру.
– Поступил приказ от начальства нам покинуть Ростов, – почему-то печально сказал Максим. – А не дашь мне свой телеграмм?
– С удовольствием! – я показала ему свой ник и, когда Максим записал его к себе, спросила: – А ты куда сейчас?
– Сначала в лагерь, а там поглядим.
Мы распрощались через десять минут, до места сбора товарищей Максима дошли вместе. Бетховен, необыкновенно счастливый и окрылённый непонятно чем, крутился вокруг нас и путался под ногами. В другое время пёс потянул бы меня домой, чтобы поскорее получить ужин, но сейчас он, казалось, совершенно про это забыл. Подойдя к одной из машин, в которой сидели коллеги Максима, я посмотрела на толпу людей, собравшихся проводить своих героев. Макс ловко подтянулся и тоже оказался среди товарищей в кузове машины, а потом махнул мне рукой, перегибаясь через бортик.
– Пелагея, мы с тобой ещё увидимся. Я обязательно напишу.
– Я буду ждать, – я подмигнула и, увидев, что Бетховен встал на задние лапы, с трудом приподняла его и подтянула, чтобы он смог попрощаться как следует с Максимом.
– Ну что, Бетховен, до встречи. Ты классный, – Макс в последний раз ласково потрепал пса по голове.
Колонны тронулись, люди отходили с перегороженной улицы, между машинами заходили вагнеровцы, стали залезать в машины, махать руками провожавшим их, а мне махал Максим, улыбаясь так радостно, словно мы знали друг друга давно. Машины разворачивались и медленно одна за другой уезжали вдаль, пропадая в ночной мгле, которую периодически сменяли брызги фонарного света. Как и многие другие, я снимала на телефон уходившую из города колонну и некоторые фотографии выкладывала к себе в социальные сети, чтобы сохранить там воспоминание об этом необычном дне.
Бетховен заметно приуныл, сел на асфальт и протяжно завыл, задрав морду к мрачным небесам, и мне пришлось прекратить съёмку, чтобы уделить псу немного внимания.
– Ну? Чего ты воешь, как тамбовский волк? Не переживай ты так, может быть, мы с Максимом ещё увидимся, – словно поняв меня, Бетховен перестал выть и поднял уши, будто почувствовав надежду в моём голосе.
Вздохнув, я потянула собаку за поводок, и мы отправились домой в нашу любимую квартиру, где меня ждал телевизор с новостями, а Бетховена – тарелка специально сваренной для него гречки с курицей.
