Сегодня в полях, за селом и дорогой, пахло кострами.
Эти, заметенные снегом, поля шестьдесят лет назад едва виднелись в сумерках раннего утра. Бабушка Вера была просто молодой, светловолосой Верой, и она шла по этим декабрьским полям под руку с мужем Алексеем, торопилась: автобусы в такую рань еще не ходили, да и сугробы, бывало, не разгребали до обеда – попутку не поймать, не проедет. А в роддом надо было успеть… не успели, и Таня родилась в декабрьских полях. Алексей завернул ее в свою дубленку и побежал домой, а следом пришла Вера. Таня и стала нашей мамой, мы любили слушать историю ее появления на свет.
Вдоль той асфальтированной дороги теперь стоят тополя. Когда мама родилась, их еще не было. Их посадили школьники в далеком мамином детстве. В моем же детстве, не таком далеком, высокие эти деревья мелькали каждый летний день за окнами машины, когда мы ехали на реку, на любимую синюю Оку. Я поступила в институт и давно жила в другом городе, после каждой сессии возвращаясь к тополям – именно за ними начинались те самые поля, синие леса на горизонте, огненные закаты, ежиные тропы. Я редко приходила туда, чаще – мимо, мимо, на машине, к Оке.
Школьницами мы с сестрой нередко бродили по высокому берегу, нестройно напевали в два голоса песни на стихи Есенина, разговаривали о своем. И теперь, несколько лет спустя, приехав на выходные домой, мы так же стояли над песчаным обрывом и смотрели в темную воду. Маша, кутаясь в мятый плед, неожиданно спросила:
- Почему все говорят, что детство – лучшее время, и взрослые перестают видеть мир так ясно-чисто-хорошо? По мне – чем взрослее, тем интереснее.
- Вот согласна, - отозвалась я. – В детстве все воспринимаешь, как само собой разумеющееся, и просто живешь в этом. А сейчас видишь больше деталей, взаимосвязей, и можешь воспринять ярче, сильнее и внимательнее, и передать другим точно, тонко.
- Ты растешь – и все вокруг растет. Даже эти поля теперь будто шире, а река глубже, чем в детстве. А ведь обычно говорят наоборот! «Когда деревья были большие», а тополя большие – сейчас.
Бледные и ломкие осенние травы тихонько шелестели от ветра. Я машинально оборвала стебелек тимофеевки, провела им по запястью и подумала о том, что город учебы, юности-молодости становится все роднее; но и к месту, в котором родилась, прикипаю все больше. И живут во мне два города, Муром и Сергиев Посад, и вокруг каждого – дорогие мои поля. А тополя – только здесь, только под муромским селом, только мамины, те, что снились мне в особенно хороших снах.
Мы вернулись с Оки, наши ладони сухие от холодного речного ветра. Мы мажем их детским кремом и греемся на кухне. Бабушка Вера тут же: наливает себе чай в чашку со сколотым краешком; а мама варит суп.
«Удивительные люди, - думаю я, глядя на них, - родить и родиться в заснеженном поле, и так спокойно, обычно, мирно. И тополя посадили, чтоб снились мне, красивые, звали ласково. А мы с сестрой, со своими красками, книгами и новыми городами, будем совсем другими женщинами, наверное; Маша так вообще – в папу, все детство ей говорили: «папина дочка». А я – в бабушку, и посмотрим, посмотрим, какими дальше вырастем…»
Встряхиваю светлыми волосами. Люблю тополиный пух.
Эти, заметенные снегом, поля шестьдесят лет назад едва виднелись в сумерках раннего утра. Бабушка Вера была просто молодой, светловолосой Верой, и она шла по этим декабрьским полям под руку с мужем Алексеем, торопилась: автобусы в такую рань еще не ходили, да и сугробы, бывало, не разгребали до обеда – попутку не поймать, не проедет. А в роддом надо было успеть… не успели, и Таня родилась в декабрьских полях. Алексей завернул ее в свою дубленку и побежал домой, а следом пришла Вера. Таня и стала нашей мамой, мы любили слушать историю ее появления на свет.
Вдоль той асфальтированной дороги теперь стоят тополя. Когда мама родилась, их еще не было. Их посадили школьники в далеком мамином детстве. В моем же детстве, не таком далеком, высокие эти деревья мелькали каждый летний день за окнами машины, когда мы ехали на реку, на любимую синюю Оку. Я поступила в институт и давно жила в другом городе, после каждой сессии возвращаясь к тополям – именно за ними начинались те самые поля, синие леса на горизонте, огненные закаты, ежиные тропы. Я редко приходила туда, чаще – мимо, мимо, на машине, к Оке.
Школьницами мы с сестрой нередко бродили по высокому берегу, нестройно напевали в два голоса песни на стихи Есенина, разговаривали о своем. И теперь, несколько лет спустя, приехав на выходные домой, мы так же стояли над песчаным обрывом и смотрели в темную воду. Маша, кутаясь в мятый плед, неожиданно спросила:
- Почему все говорят, что детство – лучшее время, и взрослые перестают видеть мир так ясно-чисто-хорошо? По мне – чем взрослее, тем интереснее.
- Вот согласна, - отозвалась я. – В детстве все воспринимаешь, как само собой разумеющееся, и просто живешь в этом. А сейчас видишь больше деталей, взаимосвязей, и можешь воспринять ярче, сильнее и внимательнее, и передать другим точно, тонко.
- Ты растешь – и все вокруг растет. Даже эти поля теперь будто шире, а река глубже, чем в детстве. А ведь обычно говорят наоборот! «Когда деревья были большие», а тополя большие – сейчас.
Бледные и ломкие осенние травы тихонько шелестели от ветра. Я машинально оборвала стебелек тимофеевки, провела им по запястью и подумала о том, что город учебы, юности-молодости становится все роднее; но и к месту, в котором родилась, прикипаю все больше. И живут во мне два города, Муром и Сергиев Посад, и вокруг каждого – дорогие мои поля. А тополя – только здесь, только под муромским селом, только мамины, те, что снились мне в особенно хороших снах.
Мы вернулись с Оки, наши ладони сухие от холодного речного ветра. Мы мажем их детским кремом и греемся на кухне. Бабушка Вера тут же: наливает себе чай в чашку со сколотым краешком; а мама варит суп.
«Удивительные люди, - думаю я, глядя на них, - родить и родиться в заснеженном поле, и так спокойно, обычно, мирно. И тополя посадили, чтоб снились мне, красивые, звали ласково. А мы с сестрой, со своими красками, книгами и новыми городами, будем совсем другими женщинами, наверное; Маша так вообще – в папу, все детство ей говорили: «папина дочка». А я – в бабушку, и посмотрим, посмотрим, какими дальше вырастем…»
Встряхиваю светлыми волосами. Люблю тополиный пух.
