«Скорее бы она ушла», – подумал он о жене и сам удивился, что впервые в болезненное ожидание её ухода к другому мужчине добавилось предчувствие освобождения. Нет, он не хотел избавиться от жены, ему просто до смерти надоело само ожидание. А ещё больше надоело всё время думать, уйдёт или не уйдёт. Одни и те же фантазии день за днём.
Ему казалось, она уйдёт, когда он на минуту расслабится. Он войдёт в квартиру и, перепутав пустоту с чистотой, всё же заметит исчезновение какого-нибудь пустякового предмета, всегда стоявшего на одном и том же месте. Чем пустяковее предмет, тем неизменнее его место. Однажды он подумал, что это будет пузатый розовый флакон духов.
Ему никогда не нравился запах этих духов, не нравилось, когда жена пахла искусственной розой. Почему она сама не чувствовала их фальши? Исчезновение флакона должно было стать началом катастрофы. Началом, которое своей внезапностью намного страшнее самой катастрофы. С той первой фантазии про пузатый флакон он взял в привычку, приходя домой, бросать взгляд, стоит ли тот на месте. Флакон по-прежнему стоял под зеркалом, между палехской шкатулкой и обезьянкой из Гжели. Фантазия продолжала работать.
Если бы флакона не было, он первым делом открыл шкаф и обнаружил в нём пустые вешалки. Он провёл бы по ним рукой, будто не веря в исчезновение одежды, будто думая, что одежда осталась на месте, просто он её не видит. Вешалки закачались бы, стали стучать одна о другую, словно пустились в перепляс. В пляску смерти. Смерти их отношениям. Он бы удивился, что вешалки могут быть похожими на висельников, которых раскачал ветер. Но сколько же в шкафу свободного пространства! Пример не радующей, а убивающей свободы – женщина освобождается от мужчины, которого разлюбила. Почему разлюбила? В отличие от благоразумных мужчин, раз и навсегда отказавшихся понимать женщин, он запоминал каждую свою вину, даже мизерную. Тем более, что мизерная вина не так болезненна, как значительная. Вспоминать мизерную вину отчасти приятно: каким, мол, неидеальным мужем я был, а она меня всё равно любила.
Вот она пришла из парикмахерской с новой стрижкой. «Не вижу разницы», – честно и глупо сказал он. Вот купила новое платье и вместо восхищения увидела на его лице сомнение. Если хочешь оскорбить женщину, намекни, что у неё нет вкуса. Она умница, она поймёт, что обижаться глупо. Немного подуется – и отойдёт. Главное в ссоре – примирение.
Платья и стрижки вспоминались ещё и потому, что с них всё и началось… Если раньше она стриглась перед их походом в театр или поездкой в отпуск, то с некоторых пор поводом нарядиться стали праздники на работе. «Новое платье? Красивое», – удивлённо замечал он утром. «На работе отмечаем день рождения», – объясняла она. По тому, сколько в гардеробе появилось новых платьев, он мог сделать вывод, что в её отделе теперь пара сотен сотрудников, чтобы дни рождения никогда не заканчивались. Скорее всего, один-единственный новый сотрудник знает силу комплимента. О ком-то она однажды обмолвилась. Как же его звали? Вася? Показалось тогда, что имя пошлое и никак не вяжется с тихой улыбкой произносящей его жены.
Он и сам знал когда-то эту силу комплимента, да и сейчас знает, теоретически. Но без практики это знание пустое, как знание значения синуса тридцати градусов. Кстати, сколько это? Надо же, забыл. А ведь думал, что не забудет никогда.
Говорят, мужчина не может остаться без женского внимания. Всё это так. Только, когда тебя бросают, особенно остро ощущаешь, что внимание всех женщин мира не стоит одного взгляда в глаза той, самой глупой и недостойной, которая уходит от тебя с абсолютной уверенностью в своей правоте.
Он давно уже начал приглядываться к незамужним знакомым дамам, как бы пробуя на глаз, с кем из них получилось бы начать роман. Ни в ком он не мог увидеть женщину целиком. Видел всегда что-то одно или другое. То рот, причём слишком красный, хищный. То грудь – слишком напоказ. То взгляд – извиняющийся без вины. Всё, что он видел в женщинах, казалось ему признаком их болезненной неуверенности в своей красоте и значимости. Женщина должна думать о себе, что она с лёгкостью займёт весь жизненный объём мужчины, как осьминог, который забирается в античную вазу. Осьминог не оставляет места для другого осьминога, но целостности вазы ничто не угрожает. Чем больше в женщине неуверенности, тем больше желания вцепиться в потенциальную жертву. Нет, живой он им не дастся! Все их неуклюжие попытки контактов делали жену ещё более красивой и желанной.
А может, всё дело в феромонах? Никогда он не верил ни в какие загадочные феромоны, а с некоторых пор, глядя на жену, ему стало казаться, что они исходят от неё сплошным потоком. И поток этот направлен в сторону неизвестного ему мужчины. Если же на пути потока случайно оказывается он, муж, то поток раздваивается и огибает его с обеих сторон, как волны реки – остров, чтобы два рукава снова сошлись за его спиной. Рукава за спиной. Узлом смирительной рубашки. Мысль о сумасшествии всегда витала рядом с мыслью об уходе жены. Может, напрасно? Ну уйдёт и уйдёт… кого только не бросали! Чем он лучше?
Жена медлила и не уходила. «Скорее бы уже», – в очередной раз подумал он, входя на кухню, где она жарила картошку. Неожиданно она резко повернулась и спросила:
– Ты так и будешь не разговаривать со мной?
«Я разговариваю», – сказал он.
– Сева, что с тобой? Ты вообще не хочешь меня замечать?
«Я замечаю», – сказал он. Подумал: «Как интересно, оказывается, я и правда близок к умопомешательству, если мне кажется, что я говорю, но она меня не слышит».
– Всеволод!
– Извини, задумался.
– Всеволод…
Он хотел увидеть в её глазах какие-то признаки предательства. Но посмотреть сразу в оба глаза не получалось. Он несколько раз перевёл взгляд с одного её глаза на другой, потом выбрал правый глаз и стал смотреть в него. Никаких признаков предательства или какого-либо бревна в глазу не наблюдалось. Глаз как глаз. Карий. Ресницы не накрашены, потому из-за тонких кончиков выглядят короче, чем есть. Он знает её внешность намного лучше своей.
От жены исходил тёплый поток невидимых искусственных роз, феромонов, электронов и ещё не открытых физиками элементарных частиц. Поток шёл прямолинейно, непосредственно на него, и это его движение показалось ему выражением слова «счастье» – самого пошлого пожелания на все дни рождения и новые года.
– Я тебе ко дню рождения духи купил, французские. Хочешь, сегодня подарю? Давай выбросим этот розовый флакон.
– Давай, мне тоже он надоел. Сейчас картошка дожарится – устроим праздник.
«Праздник сгоревшей картошки», – хотел сострить он. Остановила его не столько привычка последних дней говорить про себя, сколько боязнь потерять контроль над ситуацией.
– Ты же никуда не исчезнешь? Не уйдёшь? – утверждающе спросил он.
– Да куда ж я денусь? – усмехнулась она.
Он приобнял жену, пока она осторожно и сосредоточенно пробовала картошку на соль, наклонился к её уху и шепнул: «Я люблю тебя». Её ухо слегка дернулось от щекотки, покраснело. Ухо было идеальным, самым прекрасным в мире, в серьге блестел фианит – бриллиант для бедных. Промелькнула мысль: их брак спасут именно её уши! Что если этот сотрудник с комплиментами недооценивает их милую оттопыренность?
– И я тебя люблю, Петя, – не оглядываясь, сказала жена и выключила плиту.
«Ага, значит не Вася, а Петя. Вот и погасила очаг. Если бы сейчас пролетела муха, – подумал он, – то и тогда…» Он не додумал, что случилось бы с мухой и с тишиной, которая заполнила собой всё кухонное пространство и продолжала расширяться до пределов мира. Если не разбить эту тишину, она раздавит ему мозг. Он представил, как жена ищет выход из своей оговорки, – и ему стало жаль её. Это сочувствие родилось помимо его воли. «Ты пересолила», – хотел пошутить он, бросив взгляд на сковородку. Но мир в этот момент исчез. Сознание вернулось к нему, когда он понял, что срывает с вешалок в шкафу цветастые платья и бросает их на пол, превращая его в весёлую лужайку. «Сева, не надо!» – донёсся до него испуганный крик. Кто это кричит? Ах да, жена… Вспомнила имя!
Вешалки раскачивались и звонко стучали друг о друга, укрощая тишину.
– Уматывай! – шёпотом прохрипел он. – И флакон свой розовый не забудь!
Ему казалось, она уйдёт, когда он на минуту расслабится. Он войдёт в квартиру и, перепутав пустоту с чистотой, всё же заметит исчезновение какого-нибудь пустякового предмета, всегда стоявшего на одном и том же месте. Чем пустяковее предмет, тем неизменнее его место. Однажды он подумал, что это будет пузатый розовый флакон духов.
Ему никогда не нравился запах этих духов, не нравилось, когда жена пахла искусственной розой. Почему она сама не чувствовала их фальши? Исчезновение флакона должно было стать началом катастрофы. Началом, которое своей внезапностью намного страшнее самой катастрофы. С той первой фантазии про пузатый флакон он взял в привычку, приходя домой, бросать взгляд, стоит ли тот на месте. Флакон по-прежнему стоял под зеркалом, между палехской шкатулкой и обезьянкой из Гжели. Фантазия продолжала работать.
Если бы флакона не было, он первым делом открыл шкаф и обнаружил в нём пустые вешалки. Он провёл бы по ним рукой, будто не веря в исчезновение одежды, будто думая, что одежда осталась на месте, просто он её не видит. Вешалки закачались бы, стали стучать одна о другую, словно пустились в перепляс. В пляску смерти. Смерти их отношениям. Он бы удивился, что вешалки могут быть похожими на висельников, которых раскачал ветер. Но сколько же в шкафу свободного пространства! Пример не радующей, а убивающей свободы – женщина освобождается от мужчины, которого разлюбила. Почему разлюбила? В отличие от благоразумных мужчин, раз и навсегда отказавшихся понимать женщин, он запоминал каждую свою вину, даже мизерную. Тем более, что мизерная вина не так болезненна, как значительная. Вспоминать мизерную вину отчасти приятно: каким, мол, неидеальным мужем я был, а она меня всё равно любила.
Вот она пришла из парикмахерской с новой стрижкой. «Не вижу разницы», – честно и глупо сказал он. Вот купила новое платье и вместо восхищения увидела на его лице сомнение. Если хочешь оскорбить женщину, намекни, что у неё нет вкуса. Она умница, она поймёт, что обижаться глупо. Немного подуется – и отойдёт. Главное в ссоре – примирение.
Платья и стрижки вспоминались ещё и потому, что с них всё и началось… Если раньше она стриглась перед их походом в театр или поездкой в отпуск, то с некоторых пор поводом нарядиться стали праздники на работе. «Новое платье? Красивое», – удивлённо замечал он утром. «На работе отмечаем день рождения», – объясняла она. По тому, сколько в гардеробе появилось новых платьев, он мог сделать вывод, что в её отделе теперь пара сотен сотрудников, чтобы дни рождения никогда не заканчивались. Скорее всего, один-единственный новый сотрудник знает силу комплимента. О ком-то она однажды обмолвилась. Как же его звали? Вася? Показалось тогда, что имя пошлое и никак не вяжется с тихой улыбкой произносящей его жены.
Он и сам знал когда-то эту силу комплимента, да и сейчас знает, теоретически. Но без практики это знание пустое, как знание значения синуса тридцати градусов. Кстати, сколько это? Надо же, забыл. А ведь думал, что не забудет никогда.
Говорят, мужчина не может остаться без женского внимания. Всё это так. Только, когда тебя бросают, особенно остро ощущаешь, что внимание всех женщин мира не стоит одного взгляда в глаза той, самой глупой и недостойной, которая уходит от тебя с абсолютной уверенностью в своей правоте.
Он давно уже начал приглядываться к незамужним знакомым дамам, как бы пробуя на глаз, с кем из них получилось бы начать роман. Ни в ком он не мог увидеть женщину целиком. Видел всегда что-то одно или другое. То рот, причём слишком красный, хищный. То грудь – слишком напоказ. То взгляд – извиняющийся без вины. Всё, что он видел в женщинах, казалось ему признаком их болезненной неуверенности в своей красоте и значимости. Женщина должна думать о себе, что она с лёгкостью займёт весь жизненный объём мужчины, как осьминог, который забирается в античную вазу. Осьминог не оставляет места для другого осьминога, но целостности вазы ничто не угрожает. Чем больше в женщине неуверенности, тем больше желания вцепиться в потенциальную жертву. Нет, живой он им не дастся! Все их неуклюжие попытки контактов делали жену ещё более красивой и желанной.
А может, всё дело в феромонах? Никогда он не верил ни в какие загадочные феромоны, а с некоторых пор, глядя на жену, ему стало казаться, что они исходят от неё сплошным потоком. И поток этот направлен в сторону неизвестного ему мужчины. Если же на пути потока случайно оказывается он, муж, то поток раздваивается и огибает его с обеих сторон, как волны реки – остров, чтобы два рукава снова сошлись за его спиной. Рукава за спиной. Узлом смирительной рубашки. Мысль о сумасшествии всегда витала рядом с мыслью об уходе жены. Может, напрасно? Ну уйдёт и уйдёт… кого только не бросали! Чем он лучше?
Жена медлила и не уходила. «Скорее бы уже», – в очередной раз подумал он, входя на кухню, где она жарила картошку. Неожиданно она резко повернулась и спросила:
– Ты так и будешь не разговаривать со мной?
«Я разговариваю», – сказал он.
– Сева, что с тобой? Ты вообще не хочешь меня замечать?
«Я замечаю», – сказал он. Подумал: «Как интересно, оказывается, я и правда близок к умопомешательству, если мне кажется, что я говорю, но она меня не слышит».
– Всеволод!
– Извини, задумался.
– Всеволод…
Он хотел увидеть в её глазах какие-то признаки предательства. Но посмотреть сразу в оба глаза не получалось. Он несколько раз перевёл взгляд с одного её глаза на другой, потом выбрал правый глаз и стал смотреть в него. Никаких признаков предательства или какого-либо бревна в глазу не наблюдалось. Глаз как глаз. Карий. Ресницы не накрашены, потому из-за тонких кончиков выглядят короче, чем есть. Он знает её внешность намного лучше своей.
От жены исходил тёплый поток невидимых искусственных роз, феромонов, электронов и ещё не открытых физиками элементарных частиц. Поток шёл прямолинейно, непосредственно на него, и это его движение показалось ему выражением слова «счастье» – самого пошлого пожелания на все дни рождения и новые года.
– Я тебе ко дню рождения духи купил, французские. Хочешь, сегодня подарю? Давай выбросим этот розовый флакон.
– Давай, мне тоже он надоел. Сейчас картошка дожарится – устроим праздник.
«Праздник сгоревшей картошки», – хотел сострить он. Остановила его не столько привычка последних дней говорить про себя, сколько боязнь потерять контроль над ситуацией.
– Ты же никуда не исчезнешь? Не уйдёшь? – утверждающе спросил он.
– Да куда ж я денусь? – усмехнулась она.
Он приобнял жену, пока она осторожно и сосредоточенно пробовала картошку на соль, наклонился к её уху и шепнул: «Я люблю тебя». Её ухо слегка дернулось от щекотки, покраснело. Ухо было идеальным, самым прекрасным в мире, в серьге блестел фианит – бриллиант для бедных. Промелькнула мысль: их брак спасут именно её уши! Что если этот сотрудник с комплиментами недооценивает их милую оттопыренность?
– И я тебя люблю, Петя, – не оглядываясь, сказала жена и выключила плиту.
«Ага, значит не Вася, а Петя. Вот и погасила очаг. Если бы сейчас пролетела муха, – подумал он, – то и тогда…» Он не додумал, что случилось бы с мухой и с тишиной, которая заполнила собой всё кухонное пространство и продолжала расширяться до пределов мира. Если не разбить эту тишину, она раздавит ему мозг. Он представил, как жена ищет выход из своей оговорки, – и ему стало жаль её. Это сочувствие родилось помимо его воли. «Ты пересолила», – хотел пошутить он, бросив взгляд на сковородку. Но мир в этот момент исчез. Сознание вернулось к нему, когда он понял, что срывает с вешалок в шкафу цветастые платья и бросает их на пол, превращая его в весёлую лужайку. «Сева, не надо!» – донёсся до него испуганный крик. Кто это кричит? Ах да, жена… Вспомнила имя!
Вешалки раскачивались и звонко стучали друг о друга, укрощая тишину.
– Уматывай! – шёпотом прохрипел он. – И флакон свой розовый не забудь!
